Тихий Дон. Книга 4. Страница 045
Сопровождаемый Силантием, молча обошел вокруг фундамента, кончиком плети потрогал слившийся во время пожара, отсвечивающий бирюзой комок стекла, сказал охрипшим от волнения голосом:
— Сожгли… А курень был богатый! Первый в хуторе. Наш хуторной сжег, Мишка Кошевой. Он же и деда убил. Так-то, Силантий Петров, пришлось проведать родимую пепелищу…
— А с этих Кошевых есть кто дома? — с живостью спросил тот.
— Должно быть, есть. Да мы повидаемся с ними… А зараз поедем к нашим сватам.
По дороге к Мелеховым Митька спросил у встретившейся снохи Богатыревых:
— Мамаша моя вернулась из-за Дону?
— Кубыть не вернулась ишо, Митрий Мироныч.
— А сват Мелехов дома?
— Старик-то?
— Да.
— Старик дома, словом — вся семья дома, опричь Григория. Петра-то убили зимой, слыхал?
Митька кивнул головой и тронул коня рысью.
Он ехал по безлюдной улице, и в желтых кошачьих глазах его, пресыщенных и холодных, не было и следа недавней взволнованной живости. Подъезжая к мелеховскому базу и ни к кому из спутников не обращаясь в отдельности, негромко сказал:
— Так-то встречает родимый хутор! Пообедать, и то надо к родне ехать… Ну-ну, ишо потягаемся!..
Пантелей Прокофьевич ладил под сараем лобогрейку. Завидев конных и признав среди них Коршунова, пошел к воротам.
— Милости просим, — радушно сказал он, открывая калитку. — Гостям рады! С прибытием!
— Здравствуй, сват! Живой-здоровый?
— Слава богу, покуда ничего. Да ты, никак, уж в офицерах ходишь?
— А ты думал, одним твоим сынам белые погоны носить? — самодовольно сказал Митька, подавая старику длинную жилистую руку.
— Мои до них не дюже охочи были, — с улыбкой ответил Пантелей Прокофьевич и пошел вперед, чтобы указать место, куда поставить лошадей.
Хлебосольная Ильинична накормила гостей обедом, а уж потом начались разговоры. Митька подробно выспрашивал обо всем, касающемся его семьи, и был молчалив и ничем не выказывал ни гнева, ни печали. Будто мимоходом спросил, остался ли в хуторе кто из семейства Мишки Кошевого, и, узнав, что дома осталась Мишкина мать с детьми, коротко и незаметно для других подмигнул Силантию.
Гости вскоре засобирались. Провожая их, Пантелей Прокофьевич спросил:
— Долго думаешь прогостить в хуторе?
— Да так дня два-три.
— Матерю-то повидаешь?
— А это как прийдется.
— Ну, а зараз далеко отъезжаешь?
— Так… Повидать кое-кого из хуторных. Мы скоро прибудем.
Митька со своими спутниками не успел еще вернуться к Мелеховым, а уж по хутору покатилась молва: «Коршунов с калмыками приехал, всю семью Кошевого вырезали!»
Ничего не слышавший Пантелей Прокофьевич только что пришел из кузницы с косогоном и снова собрался было налаживать лобогрейку, но его позвала Ильинична:
— Поди-ка сюда, Прокофич! Да попроворней!
В голосе старухи прозвучали нотки нескрываемой тревоги, и удивленный Пантелей Прокофьевич тотчас направился в хату.
Заплаканная, бледная Наталья стояла у печки. Ильинична указала глазами на Аникушкину жену, глухо спросила:
— Слыхал новость, старик?
«Ох, с Григорием что-то… Сохрани и помилуй!» — опалила Пантелея Прокофьевича догадка. Он побледнел и, в страхе и ярости оттого, что никто ничего не говорит, крикнул:
— Скорей выкладывайте, будь вы прокляты!.. Ну, что случилося? С Григорием?.. — И, словно обессилевший от крика, опустился на лавку, поглаживая трясущиеся ноги.
Дуняшка первая сообразила, что отец боится черных вестей о Григории, поспешно сказала:
— Нет, батенька, это не об Грише весть. Митрий Кошевых побил.
— Как, то есть, побил? — У Пантелея Прокофьевича разом отлегло от сердца, и, еще не понимая смысла сказанных Дуняшкой слов, он снова переспросил: — Кошевых? Митрий?
Аникушкина жена, прибежавшая с новостями, — сбиваясь, начала рассказывать:
— Ходила я, дяденька, телка искать и вот иду мимо Кошевых, а Митрий и с ним ишо двое служивых подъехали к базу и пошли в дома.
— Сожгли… А курень был богатый! Первый в хуторе. Наш хуторной сжег, Мишка Кошевой. Он же и деда убил. Так-то, Силантий Петров, пришлось проведать родимую пепелищу…
— А с этих Кошевых есть кто дома? — с живостью спросил тот.
— Должно быть, есть. Да мы повидаемся с ними… А зараз поедем к нашим сватам.
По дороге к Мелеховым Митька спросил у встретившейся снохи Богатыревых:
— Мамаша моя вернулась из-за Дону?
— Кубыть не вернулась ишо, Митрий Мироныч.
— А сват Мелехов дома?
— Старик-то?
— Да.
— Старик дома, словом — вся семья дома, опричь Григория. Петра-то убили зимой, слыхал?
Митька кивнул головой и тронул коня рысью.
Он ехал по безлюдной улице, и в желтых кошачьих глазах его, пресыщенных и холодных, не было и следа недавней взволнованной живости. Подъезжая к мелеховскому базу и ни к кому из спутников не обращаясь в отдельности, негромко сказал:
— Так-то встречает родимый хутор! Пообедать, и то надо к родне ехать… Ну-ну, ишо потягаемся!..
Пантелей Прокофьевич ладил под сараем лобогрейку. Завидев конных и признав среди них Коршунова, пошел к воротам.
— Милости просим, — радушно сказал он, открывая калитку. — Гостям рады! С прибытием!
— Здравствуй, сват! Живой-здоровый?
— Слава богу, покуда ничего. Да ты, никак, уж в офицерах ходишь?
— А ты думал, одним твоим сынам белые погоны носить? — самодовольно сказал Митька, подавая старику длинную жилистую руку.
— Мои до них не дюже охочи были, — с улыбкой ответил Пантелей Прокофьевич и пошел вперед, чтобы указать место, куда поставить лошадей.
Хлебосольная Ильинична накормила гостей обедом, а уж потом начались разговоры. Митька подробно выспрашивал обо всем, касающемся его семьи, и был молчалив и ничем не выказывал ни гнева, ни печали. Будто мимоходом спросил, остался ли в хуторе кто из семейства Мишки Кошевого, и, узнав, что дома осталась Мишкина мать с детьми, коротко и незаметно для других подмигнул Силантию.
Гости вскоре засобирались. Провожая их, Пантелей Прокофьевич спросил:
— Долго думаешь прогостить в хуторе?
— Да так дня два-три.
— Матерю-то повидаешь?
— А это как прийдется.
— Ну, а зараз далеко отъезжаешь?
— Так… Повидать кое-кого из хуторных. Мы скоро прибудем.
Митька со своими спутниками не успел еще вернуться к Мелеховым, а уж по хутору покатилась молва: «Коршунов с калмыками приехал, всю семью Кошевого вырезали!»
Ничего не слышавший Пантелей Прокофьевич только что пришел из кузницы с косогоном и снова собрался было налаживать лобогрейку, но его позвала Ильинична:
— Поди-ка сюда, Прокофич! Да попроворней!
В голосе старухи прозвучали нотки нескрываемой тревоги, и удивленный Пантелей Прокофьевич тотчас направился в хату.
Заплаканная, бледная Наталья стояла у печки. Ильинична указала глазами на Аникушкину жену, глухо спросила:
— Слыхал новость, старик?
«Ох, с Григорием что-то… Сохрани и помилуй!» — опалила Пантелея Прокофьевича догадка. Он побледнел и, в страхе и ярости оттого, что никто ничего не говорит, крикнул:
— Скорей выкладывайте, будь вы прокляты!.. Ну, что случилося? С Григорием?.. — И, словно обессилевший от крика, опустился на лавку, поглаживая трясущиеся ноги.
Дуняшка первая сообразила, что отец боится черных вестей о Григории, поспешно сказала:
— Нет, батенька, это не об Грише весть. Митрий Кошевых побил.
— Как, то есть, побил? — У Пантелея Прокофьевича разом отлегло от сердца, и, еще не понимая смысла сказанных Дуняшкой слов, он снова переспросил: — Кошевых? Митрий?
Аникушкина жена, прибежавшая с новостями, — сбиваясь, начала рассказывать:
— Ходила я, дяденька, телка искать и вот иду мимо Кошевых, а Митрий и с ним ишо двое служивых подъехали к базу и пошли в дома.