— О! — одобрительно сказал англичанин и, отхлебнув из своего стакана, презрительно посмотрел на поручика.
Большие смуглые рабочие руки лейтенанта лежали на столе, на тыльной стороне ладоней в порах темнело машинное масло, пальцы шелушились от частого соприкосновения с бензином и пестрели застарелыми ссадинами, а лицо было холеное, упитанное, красное. Контраст между руками и лицом был так велик, что Григорию казалось иногда, будто лейтенант сидит в маске.
— Вы меня избавляете, — сказал поручик, наливая вровень с краями два стакана.
— А он один, что же, не пьет?
— В том-то и дело! С утра пьет один, а вечером не может. Ну, что ж, давайте выпьем.
— Крепкая штука… — Григорий отпил немного из стакана, но под удивленным взглядом лейтенанта вылил в рот остальное.
— Он говорит, что вы молодчина. Ему нравится, как вы пьете.
— Я поменялся бы с вами должностями, — улыбаясь, сказал Григорий.
— Уверен, что после двух недель вы бы сбежали!
— От такого добра?
— Уж я-то, во всяком случае, от этого добра сбегу.
— На фронте хуже.
— Здесь тоже фронт. Там от пули или осколка можно окочуриться, и то не наверняка, а здесь белая горячка мне обеспечена. Попробуйте вот эти консервированные фрукты. Ветчины не хотите?
— Спасибо, я ем.
— Англичане — мастера на эти штуки. Они свою армию не так кормят, как мы.
— А мы разве кормим? У нас армия — на подножном корму.
— К сожалению, это верно. Однако при таком методе обслуживания бойцов далеко не уедешь, особенно если разрешить этим бойцам безнаказанно грабить население…
Григорий внимательно посмотрел на поручика, спросил:
— А вы далеко собираетесь ехать?
— Нам же по пути, о чем вы спрашиваете? — Поручик не заметил, как лейтенант завладел бутылкой и налил ему полный стакан.
— Теперь уж прийдется вам выпить до донышка, — улыбнулся Григорий.
— Начинается! — глянув на стакан, простонал поручик. Щеки его зацвели сплошным тонким румянцем.
Все трое молча чокнулись, выпили.
— Дорога-то у нас одна, да едут все по-разному… — снова заговорил Григорий, морщась и тщетно стараясь поймать вилкой скользивший по тарелке абрикос. — Один ближе слезет, другой едет дальше, вроде как на поезде…
— Вы разве не до конечной станции собираетесь ехать?
Григорий чувствовал, что пьянеет, но хмель еще не осилил его; смеясь, он ответил:
— До конца у меня капиталу на билет не хватит. А вы?
— Ну, у меня другое положение: если даже высадят, то пешком по шпалам пойду до конца!
— Тогда счастливого путя вам! Давайте выпьем!
— Придется. Лиха беда начало…
Лейтенант чокался с Григорием и поручиком, пил молча, почти не закусывал. Лицо его стало кирпично-красным, глаза посветлели, в движениях появилась рассчитанная медлительность. Еще не допили второй бутылки, а он уж тяжело поднялся, уверенно прошел к чемоданам, достал и принес три бутылки коньяку. Ставя их на стол, улыбнулся краешками губ, что-то пробасил.
— Мистер Кэмпбелл говорит, что надо продлить удовольствие. Черт бы его побрал этого мистера! Вы как?
— Что ж, можно продлить, — согласился Григорий.
— Да, но каков размах! В этом английском теле — душа русского купца. Я, кажется, уже готов…
— По вас не видно, — слукавил Григорий.
— Кой черт! Я слаб сейчас, как девица… Но еще могу соответствовать, да-да, могу соответствовать и даже вполне!
Поручик после выпитого стакана заметно осовел: черные глаза его замаслились и начали слегка косить, лицевые мускулы ослабли, губы почти перестали повиноваться, и под матовыми скулами ритмически задергались живчики. Выпитый коньяк подействовал на него оглушающе. У поручика было такое выражение, как у быка, которого перед зарезом ахнули по лбу десятифунтовым молотом.
— Вы ишо в полной форме. Впились, и он вам нипочем, — подтвердил Григорий. Он тоже заметно охмелел, но чувствовал, что может выпить еще много.
