- Скажи матушке, - у меня-де государственное дело неотложное... Один помолюсь. Да - вот что - сам-то возвращайся, да рысью, слышь...
Он вдруг закинул голову и засмеялся, как всегда, будто вырывая из себя смех. Никита понял, что царь опять придумал какую-нибудь шутку, которым изрядно учили его в немецкой слободе. Но - кротко покорился, убежал в мягких сапожках и скоро вернулся, сам зная, что - себе на горе. Так и вышло. Петр, вращая глазами, приказал ему:
- Поедешь великим послом от еллинского бога Бахуса - бить челом имениннику.
- Слушаю, государь Петр Алексеевич, - истово ответил Зотов. Тут же, как было указано, надел он на себя вывернутую заячью шубу, на голову - мочалу, поверх венок из банного веника, в руки взял чашу. Чтобы не было лишних разговоров с матушкой, Петр вышел из дворца черным ходом и побежал на конюшенный двор. Там вся дворня со смехом ловила четырех здоровенных кабанов. Петр кинулся помогать, кричал, дрался, суетился. Кабанов поймали, на лежачих надели шлеи, впрягли в золотую низенькую карету на резных колесах (жениховский подарок покойного Алексея Михайловича; ее Наталья Кирилловна приказывала беречь пуще глаза). Конюшенный дьяк с трясущимися губами глядел на такое разорение и бесчинство. Под свист и хохот дворни в карету впихнули Никиту Зотова. Петр сел на козлы, Волков, при шпаге и в треугольной шляпе, пошел впереди, кидая кабанам морковь и репу. Конюха с боков стегали кнутами. Поехали на Кукуй.
У ворот слободы их встретила толпа иноземцев. "Хорошо, хорошо, очень весело, - закричали они, хлопая в ладоши, - можно лопнуть от смеха". Петр, красный, с сжатым ртом, со злым лицом, вытянувшись, сидел на козлах. Сбегалась вся слобода. Хохотали, держась за бока, указывали пальцами на царя и на мочальную голову в карете - полумертвого от страха Зотова. Свиньи дергали в разные стороны, спутали сбрую. Внезапно Петр вырвал у конюха кнут и бешено застегал по свиньям. Завизжав, они понесли карету... Кого-то сбили с ног, кто-то попал под колеса, женщины хватали детей. Петр, стоя, все стегал, - багровый, с раздутыми ноздрями короткого носа. Круглые глаза его были красны, будто он сдерживал слезы.
У Лефортова двора конюха кое-как сбили свиную упряжку, своротили в раскрытые ворота. По двору бежал именинник - Лефорт, махая тростью и шляпой. За ним - пестро разодетые гости. Петр неуклюже соскочил с козел и за воротник вытащил из кареты Зотова. Все еще бешено глядя в глаза Лефорту, будто боясь увидеть в толпе кого-то, - проговорил задыхающимся голосом:
- Мейн либер генерал, привез великого посла с великим виватом от еллинского бога Бахуса... - Крупный пот выступил на лице его, облизнул губы и все еще глядя в глаза, с трудом: - Мит херцлихен грус... Сиречь, бьет челом... Свиней и карету в подарок шлет... - Все еще судорожно держа Зотова, шепотом: - Вались на колени, кланяйся...
Прекрасный, в розовом бархате, в кружевах, напудренный и надушенный Лефорт все сразу понял... Подняв высоко руки, захлопал в ладоши, залился веселым смехом и, поворачиваясь то к Петру, то к гостям, сказал:
- Вот прекрасная шутка, - веселее шутки не приходилось видеть... Мы думали поучить его забавным шуткам, но он поучит нас шутить... Эй, музыканты, марш в честь бахусова посла...
За кустами сирени ударили в барабаны и литавры, заиграли трубы. У Петра опустились плечи, сошла багровая краска с лица. Закинувшись, он шумно засмеялся. Лефорт взял его под руку. Тогда Петр обежал глазами гостей и увидел Анхен, - она улыбалась ему блестящими зубками. По плечи голая, точно высунулась навстречу ему из пышного, как роза, платья.
Опять дикое смущение схватило его за горло. Он шел впереди гостей, рядом с Лефортом, к дому, по-журавлиному поднимая ноги. На площадке у крыльца стояли песельники в пунцовых русских рубашках. Они хватили с присвистом плясовую. Один, синеглазый, наглый, выскочил и с приговором: "Ай, дуду-дуду-дуду", - пошел вприсядку, отбивая подковками дробь, щелкая ладонями по песку, с перевертом, с подлетом, завертелся юлой: "И - эх - ты!"
- Ай да Алексашка!
