В Палеостровском монастыре раскольники побили две сотни стрельцов, а когда стало не под силу, заперлись в церкви и зажглись живыми. Под Хвалынском в горах тридцать раскольников загородились в овине боронами, зажглись и сгорели живыми же. И под Нижним в лесах горят люди в срубах. На Дону, на реке Медведице, беглый человек, Кузьма, называет себя папой, крестится на солнце и говорит: "Бог наш на небе, а на земле бога не стало, на земле стал антихрист - московский царь, патриарх и бояре - его слуги..." Казаки съезжаются к тому папе и верят... Весь Дон шатается.
От таких разговоров Наталье Кирилловне страшно бывало до смертной тоски. Петенька веселился, забавлялся, не ведая, какой надвигается мрак на его головушку. Народ забыл смирение и страх... Живыми в огонь кидаются, этот ли народ не страшен!
Содрогалась Наталья Кирилловна, вспоминая кровавый бунт Стеньки Разина... Будто вчера это было... Тогда так же ожидали антихриста, Стенькины атаманы крестились двумя перстами. В смятении глядела Наталья Кирилловна на огоньки цветных лампад, со стоном опускалась на колени, надолго прижималась лбом к вытертому коврику...
Думала: "Женить надо Петрушу, - длинный стал, дергается, вино пьет, - все с немками, с девками... Женится, успокоится... Да пойти бы с ним, с молодой царицей по монастырям, вымолить у бога счастья, охраны от Сонькина чародейства, крепости от ярости народной..."
Женить, женить надо было Петрушу. Бывало раньше, - приедут ближние бояре, - он хоть часок посидит с ними на отцовском троне в обветшалой Крестовой палате. А теперь на все: "Некогда..." В Крестовой палате поставили чан на две тысячи ведер - пускать кораблики, паруса надувают мехами, палят из пушечек настоящим порохом. Трон прожгли, окно разбили.
Царица плакалась младшему брату Льву Кирилловичу. Тот вздыхал уныло: "Что ж, сестрица, жени его, хуже не будет... Вот у Лопухиных, у окольничего Лариона, девка Евдокия на выданье, в самом соку, - шестнадцати лет... Лопухины - горласты, род многочисленный, захудалый... Как псы, будут около тебя..."
По первопутку Наталья Кирилловна поехала будто бы на богомолье в Новодевичий монастырь. Через верную женщину намекнули Лопухиным. Те многочисленным родом - человек сорок - прискакали в монастырь, набились полну церковь, - все худые, злые, низкорослые, глаза у всех так и прыгали на царицу. В крытом возочке с большим бережением привезли Евдокию, полумертвую от страха. Наталья Кирилловна допустила ее к руке. Осмотрела. Повела ее в ризницу и там, оставшись с девкой вдвоем, осмотрела ее всю, тайно. Девица ей понравилась. Ничего в этот раз не было сказано. Наталья Кирилловна отбыла, - у Лопухиных горели глаза...
Одна радость случилась среди горя и уныния: двоюродный брат Василия Васильевича, князь Борис Алексеевич Голицын, вернувшись из крымского войска, из-под Полтавы, в самый день рождения правительницы, стоял обедню в Успенском соборе - мертвецки пьяный на глазах у Софьи, а потом за столом ругал Василия Васильевича: "Осрамил-де нас перед Европой, не полки ему водить - сидеть в беседке, записывать в тетради счастливые мысли", ругал и срамил ближних бояр за то, что "брюхом думаете, глаза жиром заплыли, Россию ныне голыми руками ленивый только не возьмет..." И с той поры зачастил в Преображенское.
Глядя на постройку Прешпурга, на экзерциции преображен-цев и семеновцев, Борис Алексеевич не качал головой с усмешкой, как другие бояре, но любопытствовал, похваливал. Осматривая корабельную мастерскую, сказал Петру:
- При Акциуме римляне захватили корабли морских разбойников, да не знали, что с ними делать, - отрезали им медные носы, прибили на ростры, сиречь колонны. Но лишь научась сами рубить и оснащать корабли, завоевали моря и - весь мир.
Он долго говорил с Картеном Брандтом, пытая его знание, и присоветовал строить потешную верфь на Переяславском озере, что в ста двадцати верстах от Москвы.
