Петр Первый. Книга 1. Страница 057
Ивашка отвечал двусмысленно:
- Конечно, как нам не признать... Дело отецкое...
- Здравствуй, батя.
- Здравствуй, честный отрок...
- Что дома-то у нас?
- Слава богу.
- Живете-то как?
- Слава богу...
- Батя, не узнаешь ты меня...
- Все может быть...
Ивашка, видя, что битья и страданья больше не будет, надел шапку, подобрал сломанный кнут, сердито начал зашпиливать раскрытый воз. Отрок не уходил, не отвязывался. А может, и в самом деле это пропавший Алешка? Да что из того, - высоко, значит, птица поднялась. С большого ли ума признавать-то его - приличнее и не признавать... Все же глаз у Ивашки хитро стал щуриться.
- Отсюда бы мне в Москву надо, старуха велела соли купить, да денег ни полушки... Алтын бы пять али копеек восемь дали бы, за нами не пропадет, люди свои, отдадим...
- Батя, родной...
Алешка выхватил из кармана горсть, да не медных, - серебра: рубля с три али более. Ивашка обомлел. И когда принял в заскорузлую, как ковш, руку эти деньги, - затрясся, и колени сами подогнулись - кланяться... Алеша махнул ручкой, убежал... "Ах, сынок, ах, сынок", - тихо причитывал Ивашка. Сощуренные глаза его быстро посматривали, - не видал ли эти деньги кто из челяди? Две деньги сунул за щеку для верности, остальные в шапку. Поскорее выгрузил воз, сдав добро господскому слуге под расписку, и, нахлестывая вожжами, погнал в Москву.
Плохо бы отозвались Ваське Волкову его слова: "Мне-де царь - не указка", - спознаться бы ему с заплечными мастерами в приказе Тайных дел... Но, вскочив за Алексашкой в сени, он повис у него на руке, проволокся несколько по полу и, плача, умолил взять перстень с лалом, - сдернул с пальца...
- Смотри, дворянский сын, сволочь, - проговорил Алексашка, сажая дорогое кольцо на средний палец, - в последний раз тебя выручаю... Да еще Алешке Бровкину дашь за бесчестие деньгами али сукном... Понял?
Взглянув на лал, с усмешкой тряхнул париком и пошел на точеных каблуках, покачивая плечами... Давно ли люди на базарах его за виски таскали, нюхнув пироги с гнилой зайчатиной? Ах, какую силу стал брать человек!.. Волков понуро побрел к себе в каморку. Отомкнув сундук со звоном, бережно отыскал кусок сукна... До слез стало жалко, обидно... Кому? Мужицкому сыну, холопу, коего плетью поперек морды - дарить! Погоревал. Крикнул слугу:
- Отнеси первой Преображенской роты барабанщику Алексею Бровкину, - скажешь, мол, кланяюсь, чтоб между нами была любовь... - Вдруг, стиснув кулак, грозно - слуге: - Ты зубы-то не скаль, двину в зубы-то... С Алешкой говори тихо, человечно, бережно, - он, подлец, ныне опасный...
Алексашка Меньшиков искал Петра по всем палатам, где слуги накрывали праздничными уборами лавки и подоконники, стелили ковры, вешали слежавшиеся за долгие годы занавесы и шитые жемчугом застенки на образа... Наливали лампады. Стук и беготня раздавались по всему дворцу.
Петра он нашел одного в сеннике, только что убранном сва-хой, - пристройке без земляного наката на потолке (чтоб молодые легли спать не под землей, как в могиле). Петр был в царском для малого выхода платье. В руке все еще держал шелковый платочек, поданный ему, когда встречал сваху. Платочек был изорван в клочья зубами. Петр, вскользь взглянув на Алексашку, залился румянцем...
- Убранство красивое, - проговорил Алексашка певуче, - чисто в раю для ангелов приготовлено...
Петр разжал зубы и хохотнул. Указал на постель:
- Чепуха какая...
- Окажется молодая ладная, горячая, так - и не чепуха... Лопни глаза, мин херц, слаще этого ничего нет...
- Врешь ты все...
- Я-то с четырнадцати лет это знаю... Да еще какие шкуры-девки попадались... А твоя-то, говорят, распрекрасная краля...
Петр коротко передохнул. Опять оглянул бревенчатый сенник с высоко прорубленными в трех стенах цветными окошками. В простенках - тегеранские ковры, пол застлан ковром с птицами и единорогами.
- Конечно, как нам не признать... Дело отецкое...
- Здравствуй, батя.
- Здравствуй, честный отрок...
- Что дома-то у нас?
- Слава богу.
- Живете-то как?
- Слава богу...
- Батя, не узнаешь ты меня...
- Все может быть...
Ивашка, видя, что битья и страданья больше не будет, надел шапку, подобрал сломанный кнут, сердито начал зашпиливать раскрытый воз. Отрок не уходил, не отвязывался. А может, и в самом деле это пропавший Алешка? Да что из того, - высоко, значит, птица поднялась. С большого ли ума признавать-то его - приличнее и не признавать... Все же глаз у Ивашки хитро стал щуриться.
- Отсюда бы мне в Москву надо, старуха велела соли купить, да денег ни полушки... Алтын бы пять али копеек восемь дали бы, за нами не пропадет, люди свои, отдадим...
- Батя, родной...
Алешка выхватил из кармана горсть, да не медных, - серебра: рубля с три али более. Ивашка обомлел. И когда принял в заскорузлую, как ковш, руку эти деньги, - затрясся, и колени сами подогнулись - кланяться... Алеша махнул ручкой, убежал... "Ах, сынок, ах, сынок", - тихо причитывал Ивашка. Сощуренные глаза его быстро посматривали, - не видал ли эти деньги кто из челяди? Две деньги сунул за щеку для верности, остальные в шапку. Поскорее выгрузил воз, сдав добро господскому слуге под расписку, и, нахлестывая вожжами, погнал в Москву.
Плохо бы отозвались Ваське Волкову его слова: "Мне-де царь - не указка", - спознаться бы ему с заплечными мастерами в приказе Тайных дел... Но, вскочив за Алексашкой в сени, он повис у него на руке, проволокся несколько по полу и, плача, умолил взять перстень с лалом, - сдернул с пальца...
- Смотри, дворянский сын, сволочь, - проговорил Алексашка, сажая дорогое кольцо на средний палец, - в последний раз тебя выручаю... Да еще Алешке Бровкину дашь за бесчестие деньгами али сукном... Понял?
Взглянув на лал, с усмешкой тряхнул париком и пошел на точеных каблуках, покачивая плечами... Давно ли люди на базарах его за виски таскали, нюхнув пироги с гнилой зайчатиной? Ах, какую силу стал брать человек!.. Волков понуро побрел к себе в каморку. Отомкнув сундук со звоном, бережно отыскал кусок сукна... До слез стало жалко, обидно... Кому? Мужицкому сыну, холопу, коего плетью поперек морды - дарить! Погоревал. Крикнул слугу:
- Отнеси первой Преображенской роты барабанщику Алексею Бровкину, - скажешь, мол, кланяюсь, чтоб между нами была любовь... - Вдруг, стиснув кулак, грозно - слуге: - Ты зубы-то не скаль, двину в зубы-то... С Алешкой говори тихо, человечно, бережно, - он, подлец, ныне опасный...
Алексашка Меньшиков искал Петра по всем палатам, где слуги накрывали праздничными уборами лавки и подоконники, стелили ковры, вешали слежавшиеся за долгие годы занавесы и шитые жемчугом застенки на образа... Наливали лампады. Стук и беготня раздавались по всему дворцу.
Петра он нашел одного в сеннике, только что убранном сва-хой, - пристройке без земляного наката на потолке (чтоб молодые легли спать не под землей, как в могиле). Петр был в царском для малого выхода платье. В руке все еще держал шелковый платочек, поданный ему, когда встречал сваху. Платочек был изорван в клочья зубами. Петр, вскользь взглянув на Алексашку, залился румянцем...
- Убранство красивое, - проговорил Алексашка певуче, - чисто в раю для ангелов приготовлено...
Петр разжал зубы и хохотнул. Указал на постель:
- Чепуха какая...
- Окажется молодая ладная, горячая, так - и не чепуха... Лопни глаза, мин херц, слаще этого ничего нет...
- Врешь ты все...
- Я-то с четырнадцати лет это знаю... Да еще какие шкуры-девки попадались... А твоя-то, говорят, распрекрасная краля...
Петр коротко передохнул. Опять оглянул бревенчатый сенник с высоко прорубленными в трех стенах цветными окошками. В простенках - тегеранские ковры, пол застлан ковром с птицами и единорогами.