Направо, у длинной избы Стремянного полка, сидели люди с секирами.
Волкову было приказано (посылался за пустым делом в Кремль) осмотреть, что делается в городе. Приказал Борис Алексеевич Голицын, - он дневал и ночевал теперь в Преображенском. Сонное житье там кончилось. Петр прискакал с Переяславского озера, как подмененный. О прежних забавах и не заикнуться. На Казанскую, вернувшись домой, он так бесновался, - едва отпоили с уголька... Ближними теперь к нему были Лев Кириллович и Борис Голицын. Постоянно, запершись с ним, шептались, - и Петр их слушал. Потешным войскам прибавили кормовых, выдали новые кушаки и рукавицы, - деньги на это заняли на Кукуе. Без десятка вооруженных стольников Петр не выходил ни на двор, ни в поле. И все будто озирался через плечо, будто не доверял, в каждого вонзался взором. Сегодня, когда Волков садился на коня, Петр крикнул в окошко:
- Софья будет спрашивать про меня, - молчи... На дыбу поднимут, молчи...
Оглянув пустынную площадь, Волков тронул рысцой... "Стой, стой!" - страшно закричали из темноты. Наперерез бежал рослый стрелец, таща со спины самопал. "Куда ты, тудыть..." - схватил лошадь под уздцы...
- Но, но, постерегись, я царский стольник...
Стрелец свистнул в палец. Подбежали еще пятеро...
"Кто таков?.." - "Стольник?.." - "Его нам и надо..." - "Сам залетел..." Окружили, повели к избе. Там при свете костра Волков признал в рослом стрельце Овсея Ржова. Поджался, - дело плохо. Овсей, - не выпуская узды:
- Эй, кто резвый, сбегайте, поищите Никиту Гладкого...
Двое нехотя пошли. Стрельцы поднимались от костра, с за-валины съезжей избы, откидывая рогожки, вылезали из телег. Собралось их около полусотни. Стояли не шумно, будто это дело их не касалось. Волков осмелел:
- Нехорошо поступаете, стрельцы... По две головы, что ли, у вас!.. Я везу царский указ - хватаете: это воровство, измена...
- Замолчи. - Овсей замахнулся самопалом.
Старый стрелец остановил его:
- Нe трогай, он человек подневольный.
- То-то, что я подневольный. Я царю слуга. А вы кому слуги? Смотрите, стрельцы, не прогадайте. Был хорош Хованский, а что с ним сделали? Были вы хороши, а где столб на Красной площади, где ваши вольности?
- Буде врать, сука! - закричал Овсей.
- Вас жалею. Мало вас Голицын таскал по степям... Подсобляйте ему, подсобляйте, он вас в третий поход поведет... Будете вы по дворам куски просить... (Стрельцы молчали еще угрюмее.) Царь Петр не маленький... Прошло время, когда он вас пужался... Как бы вы его теперь не напужались... Ох, стрельцы, - уймите это воровство...
- И-эх! - вскрикнул кто-то так дико, что стрельцы вздрогнули. Волков захрапел, поднял руки, завалился. Сзади на его коня с бегу прыжком вскочил Никита Гладкий, схватил за шею, вместе с Волковым повалился на землю. Перевернувшись, сел на него, ударил в зубы, сбил шапку, сорвал саблю. Вскочил, загоготал, потрясая саблей, - широколобый, рябой, большеротый.
- Видели, - вот его сабля... Я и царя Петра так же оборву... Бери его, тащи в Кремль к Федору Левонтьевичу...
Стрельцы подняли Волкова, повели с холма вдоль китайгород-ской стены, мимо усеянных вороньими гнездами ветел, что раскидывались, корявые и древние, по берегу заплесневелой Неглинной, мимо виселиц и колес на шестах. Сзади шел Гладкий, от него несло перегаром. В Кремль вошли через Кутафью башню. За воротами горели костры. Несколько сот стрельцов сидели вдоль дворцовой стены, валялись на траве, бродили повсюду. Волкова протащили по темному переходу и втолкнули в низенькую палату, освещенную лампадами. Гладкий ушел во дворец. У двери стал морщинистый, смирный караульный. Облокотясь на секиру, сказал тихо:
- Ты не серчай, смотри, - нам ведь самим податься некуда... Прикажут, - бьешь... Голодно, боярин... Четырнадцать душ семья-то... Раньше приторговывали, а теперь, - что пожалуют, на то и живем... А мы разве воруем против царя Петра... Да владей нами кто хошь, - вот нынче-то как...
