Петр Первый. Книга 1. Страница 076
А когда он ушел спать в чулан, - со стыда перед людьми не знала, куда девать глаза. Но Петр будто забыл про жену. Весь день в заботах, в беготне, в шептании с Голицыным... Так начинался август... В Москве было зловеще, в Преображенском - всё в страхе, настороже.
16
- Мин херц, а что, если тебе написать римскому цезарю, чтобы дал войско?
- Дурак...
- Это я-то? - Алексашка вскочил на кошме на четвереньки. Подполз. Глаза прыгали. - Очень не глупо говорю, мин херц. И просить надо тысяч десять пеших солдат... Не больше... Ты поговори-ка с Борисом Алексеевичем.
Алексашка присел у изголовья. Петр лежал на боку, подобрав колени, натянув одеяло на голову. Алексашка кусал кожу на губе.
- Денег у нас на это нет, конечно, мин херц... Нужны деньги... Мы обманем... Неужто мы императора не обманем? Я бы сам слетал в Вену. Эх, и двинули бы по Москве, по стрельцам, ей-ей...
- Иди к черту...
- Ну, ладно... - Алексашка так же проворно лег под тулуп. - Я же не говорю - к шведам ехать кланяться или к татарам... Понимаю тоже. Не хочешь, - не надо... Дело ваше...
Петр заговорил из-под одеяла, неясно, будто сквозь стиснутые зубы:
- Поздно придумал...
Замолчали. В каморке было жарко. Скребла мышь под печью. Издалека доносилось: "Посматривай", - это кричали караульные на Яузе. Алексашка ровно задышал...
Петра все эти ночи томила бессонница. Только голова начнет проваливаться в подушку, почудится беззвучный вопль: "Пожар, пожар!" И сердце затрепещет, как овечий хвост... Сон - прочь. Успокоится, а ухо ловит, - будто вдалеке в дому за бревенчатыми стенами кто-то плачет... Много было передумано за эти ночи... Вспоминал: хоть и в притеснении и на задворках, но беспечно прошли годы в Преображенском - весело, шумно, бестолково и весьма глупо... Оказался: всем чужой... Волчонок, солдатский кум... Проплясал, доигрался, - и вот уж злодейский нож у сердца...
Снова слетал сон. Петр плотнее скрючивался под одеялом.
...Сестрица, сестрица, бесстыдница, кровожаждущая... Широкобедрая, с жирной шеей... (Вспомнил, как стояла под шатром в соборе.) Мужицкое нарумяненное лицо, - мясничиха! Гранаты на дорогу велела подбросить... С ножом подсылает... В поварне вчера объявился бочонок с квасом, хорошо, что дали сперва полакать собаке, - сдохла...
Петр отмахнулся от мыслей... Но гнев сам рвался в височные жилы... Лишить его жизни! Ни зверь, ни один человек, наверно, с такой жадностью не хотел жить, как Петр...
- Алексашка... Черт, спишь, дай квасу...
Алексашка обалдело выскочил из-под тулупа. Почесываясь, принес в ковшике квасу, наперед сам отхлебнув, подал. Зевнул, Поговорили немного. "Послушивай", - печально, бессонно донеслось издали...
- Давай спать, мин херц...
* * *
Петр скинул с лавки голые худые ноги... Теперь не чудилось, - тяжелые шаги торопливо топали по переходам... Голоса, вскрики... Алексашка, в одном исподнем, с двумя пистолетами стоял у двери...
- Мин херц, сюда бегут...
Петр глядел на дверь. Подбегают... У двери - остановились... Дрожащий голос:
- Государь, проснись, беда...
- Мин херц, - это Алешка.
Алексашка откинул щеколду. Тяжело дыша, вошли - Никита Зотов - босой, с белыми глазами; за ним преображенцы, Алексей Бровкин и усатый Бухвостов, втащили, будто это были мешки без костей, двоих стрельцов, - бороды, волосы растрепаны, губы отвисли, взоры блаженные.
Зотов, со страху утративший голос, прошипел:
- Мелнов да Ладыгин, Стремянного полка, из Москвы - прибежали...
Стрельцы с порога повалились - бородами в кошму и закликали истово, как можно страшнее:
- О-ой, о-ой, государь батюшка, пропала твоя головушка, о-ой, о-ой... И что же над тобой умышляют, отцом родимым, собирается сила несметная, точат ножи булатные. Гудит набат на Спасской башне, бежит народ со всех концов...
16
- Мин херц, а что, если тебе написать римскому цезарю, чтобы дал войско?
- Дурак...
- Это я-то? - Алексашка вскочил на кошме на четвереньки. Подполз. Глаза прыгали. - Очень не глупо говорю, мин херц. И просить надо тысяч десять пеших солдат... Не больше... Ты поговори-ка с Борисом Алексеевичем.
Алексашка присел у изголовья. Петр лежал на боку, подобрав колени, натянув одеяло на голову. Алексашка кусал кожу на губе.
- Денег у нас на это нет, конечно, мин херц... Нужны деньги... Мы обманем... Неужто мы императора не обманем? Я бы сам слетал в Вену. Эх, и двинули бы по Москве, по стрельцам, ей-ей...
- Иди к черту...
- Ну, ладно... - Алексашка так же проворно лег под тулуп. - Я же не говорю - к шведам ехать кланяться или к татарам... Понимаю тоже. Не хочешь, - не надо... Дело ваше...
Петр заговорил из-под одеяла, неясно, будто сквозь стиснутые зубы:
- Поздно придумал...
Замолчали. В каморке было жарко. Скребла мышь под печью. Издалека доносилось: "Посматривай", - это кричали караульные на Яузе. Алексашка ровно задышал...
Петра все эти ночи томила бессонница. Только голова начнет проваливаться в подушку, почудится беззвучный вопль: "Пожар, пожар!" И сердце затрепещет, как овечий хвост... Сон - прочь. Успокоится, а ухо ловит, - будто вдалеке в дому за бревенчатыми стенами кто-то плачет... Много было передумано за эти ночи... Вспоминал: хоть и в притеснении и на задворках, но беспечно прошли годы в Преображенском - весело, шумно, бестолково и весьма глупо... Оказался: всем чужой... Волчонок, солдатский кум... Проплясал, доигрался, - и вот уж злодейский нож у сердца...
Снова слетал сон. Петр плотнее скрючивался под одеялом.
...Сестрица, сестрица, бесстыдница, кровожаждущая... Широкобедрая, с жирной шеей... (Вспомнил, как стояла под шатром в соборе.) Мужицкое нарумяненное лицо, - мясничиха! Гранаты на дорогу велела подбросить... С ножом подсылает... В поварне вчера объявился бочонок с квасом, хорошо, что дали сперва полакать собаке, - сдохла...
Петр отмахнулся от мыслей... Но гнев сам рвался в височные жилы... Лишить его жизни! Ни зверь, ни один человек, наверно, с такой жадностью не хотел жить, как Петр...
- Алексашка... Черт, спишь, дай квасу...
Алексашка обалдело выскочил из-под тулупа. Почесываясь, принес в ковшике квасу, наперед сам отхлебнув, подал. Зевнул, Поговорили немного. "Послушивай", - печально, бессонно донеслось издали...
- Давай спать, мин херц...
* * *
Петр скинул с лавки голые худые ноги... Теперь не чудилось, - тяжелые шаги торопливо топали по переходам... Голоса, вскрики... Алексашка, в одном исподнем, с двумя пистолетами стоял у двери...
- Мин херц, сюда бегут...
Петр глядел на дверь. Подбегают... У двери - остановились... Дрожащий голос:
- Государь, проснись, беда...
- Мин херц, - это Алешка.
Алексашка откинул щеколду. Тяжело дыша, вошли - Никита Зотов - босой, с белыми глазами; за ним преображенцы, Алексей Бровкин и усатый Бухвостов, втащили, будто это были мешки без костей, двоих стрельцов, - бороды, волосы растрепаны, губы отвисли, взоры блаженные.
Зотов, со страху утративший голос, прошипел:
- Мелнов да Ладыгин, Стремянного полка, из Москвы - прибежали...
Стрельцы с порога повалились - бородами в кошму и закликали истово, как можно страшнее:
- О-ой, о-ой, государь батюшка, пропала твоя головушка, о-ой, о-ой... И что же над тобой умышляют, отцом родимым, собирается сила несметная, точат ножи булатные. Гудит набат на Спасской башне, бежит народ со всех концов...