Петр Первый. Книга 1. Страница 079
- Чего, мол, хотел, - получишь, о чем думаешь, - не сомневайся, бояться тебе того, кто в лаптях не ходит, овчину не носит, - лицом бел. Мимо третьего двора не ходи, на три звезды не мочись. Дождешься своего - может, скоро, может, нет, аминь. Спасибо не говори, давай из-за щеки деньгу...
Туману напускали волшебные мужики, ползая в потемках между телегами.
- У царевны становая жила подкосилась, - шептали они, - князь Василий Голицын до первого снега не доживет... Умен, что ушел от них... Царь Петр еще зелен, да за него думают царица и патриарх, они всему делу венец. Они за ядро станут... А самое ядро будет вот какое: боярам не велят в каретах ездить и оставят каждому по одному двору, только чтобы прожить. И гостиные люди и слободские лучшие люди выборные будут ходить во дворец и говорить уверенно: это, мол, сделаете, а этого не надо... Иностранцев выбьют всех из России, и дворы их отдадут грабить. Мужикам и холопам будет воля, - живи, где хочешь, без надсады, без повинностей...
Так говорили волхвы и чародеи, так думали те, кто слушал. Над лаврой непрестанно гудел праздничный перезвон. Храмы и соборы открыты, озарены свечами, суровое монастырское пение слышалось день и ночь.
Чуть свет царь Петр, - по правую руку царица мать, по левую патриарх, - сходили с крыльца стоять службу. После, появляясь перед народом, царица сама подносила новоприбывшим по чарке водки, патриарх, высохший от служб и поста, но приподнятый духом, говорил:
- Боголюбно поступаете, что от воров уходите, царя боитесь, - и сверкивал глазами на Петра. Царь, одетый в русское платье, - в чистых ручках шелковый платочек, - был смирён, голова опущена, лицо худое. Третью неделю в рот не брал трубки, не пил вина. Что говорили ему мать, или патриарх, или Борис Голицын, то и делал, из лавры за стены не выезжал. После обедни садился в келье архимандрита под образа и боярам давал целовать ручку. Скороговорку, таращение глаз бросил, - благолепно и тихо отвечал и не по своему разуму, а по советам старших. Наталья Кирилловна то и дело повторяла ближним боярам:
- Не знаю, как бога благодарить, - образумился государь-то наш, такой истинный, такой чинный стал...
Из иноземцев близко к нему допускался один Лефорт, и то не на выходы или в трапезную, а по вечерам, не попадаясь на глаза патриарху, - приходил к царю в келью. Петр молча хватал его за щеки, целовал, облегченно вздыхал. Садился близко рядом. Лефорт ломаным шепотом рассказывал про то и се, смешил и ободрял и между балагурством вставлял дельные мысли.
Он понимал, что Петру мучительно стыдно за свое бегство в одной сорочке, и приводил примеры из "гиштории Брониуса" про королей и славных полководцев, хитростью спасавших жизнь свою... "Один дюк французский принужден был в женское платье одеться и в постель лечь с мужчиной, а на другой день семь городов взял... Полководец Нектарий, видя, что враги одолевают, плешью своей врагов устрашил и в бегство обратил, но впоследствии сраму не избежал и плешь рогами украсил, хотя славы и не убавил", - говорит Брониус... Смеясь, Лефорт крепко сжимал закапанные воском руки Петра.
Петр был неопытен и горяч. Лефорт повторял, что прежде всего нужна осторожность в борьбе с Софьей: не рваться в драку, - драка всем сейчас надоела, - а под благодатный звон лавры обещать валившему из Москвы народу мир и благополучие. Софья сама упадет, как подгнивший столб. Лефорт нашептывал:
- Ходи степенно, Петер, говори кротко, гляди тихо, службы стой, покуда ноги терпят, - всем будешь любезен. Вот, скажут, такого господина нам бог послал, при таком-то передохнем... А кричит и дерется пускай Борис Голицын...
Петр дивился разумности сердечного друга Франца. "По-французски называется политик - знать свои выгоды, - объяснял Лефорт. - Французский король Людовик Одиннадцатый, - если мужик ему нужен, - и к подлому мужику заходил в гости, а, когда надо, знаменитому дюку или графу голову рубил без пощады.
Туману напускали волшебные мужики, ползая в потемках между телегами.
- У царевны становая жила подкосилась, - шептали они, - князь Василий Голицын до первого снега не доживет... Умен, что ушел от них... Царь Петр еще зелен, да за него думают царица и патриарх, они всему делу венец. Они за ядро станут... А самое ядро будет вот какое: боярам не велят в каретах ездить и оставят каждому по одному двору, только чтобы прожить. И гостиные люди и слободские лучшие люди выборные будут ходить во дворец и говорить уверенно: это, мол, сделаете, а этого не надо... Иностранцев выбьют всех из России, и дворы их отдадут грабить. Мужикам и холопам будет воля, - живи, где хочешь, без надсады, без повинностей...
Так говорили волхвы и чародеи, так думали те, кто слушал. Над лаврой непрестанно гудел праздничный перезвон. Храмы и соборы открыты, озарены свечами, суровое монастырское пение слышалось день и ночь.
Чуть свет царь Петр, - по правую руку царица мать, по левую патриарх, - сходили с крыльца стоять службу. После, появляясь перед народом, царица сама подносила новоприбывшим по чарке водки, патриарх, высохший от служб и поста, но приподнятый духом, говорил:
- Боголюбно поступаете, что от воров уходите, царя боитесь, - и сверкивал глазами на Петра. Царь, одетый в русское платье, - в чистых ручках шелковый платочек, - был смирён, голова опущена, лицо худое. Третью неделю в рот не брал трубки, не пил вина. Что говорили ему мать, или патриарх, или Борис Голицын, то и делал, из лавры за стены не выезжал. После обедни садился в келье архимандрита под образа и боярам давал целовать ручку. Скороговорку, таращение глаз бросил, - благолепно и тихо отвечал и не по своему разуму, а по советам старших. Наталья Кирилловна то и дело повторяла ближним боярам:
- Не знаю, как бога благодарить, - образумился государь-то наш, такой истинный, такой чинный стал...
Из иноземцев близко к нему допускался один Лефорт, и то не на выходы или в трапезную, а по вечерам, не попадаясь на глаза патриарху, - приходил к царю в келью. Петр молча хватал его за щеки, целовал, облегченно вздыхал. Садился близко рядом. Лефорт ломаным шепотом рассказывал про то и се, смешил и ободрял и между балагурством вставлял дельные мысли.
Он понимал, что Петру мучительно стыдно за свое бегство в одной сорочке, и приводил примеры из "гиштории Брониуса" про королей и славных полководцев, хитростью спасавших жизнь свою... "Один дюк французский принужден был в женское платье одеться и в постель лечь с мужчиной, а на другой день семь городов взял... Полководец Нектарий, видя, что враги одолевают, плешью своей врагов устрашил и в бегство обратил, но впоследствии сраму не избежал и плешь рогами украсил, хотя славы и не убавил", - говорит Брониус... Смеясь, Лефорт крепко сжимал закапанные воском руки Петра.
Петр был неопытен и горяч. Лефорт повторял, что прежде всего нужна осторожность в борьбе с Софьей: не рваться в драку, - драка всем сейчас надоела, - а под благодатный звон лавры обещать валившему из Москвы народу мир и благополучие. Софья сама упадет, как подгнивший столб. Лефорт нашептывал:
- Ходи степенно, Петер, говори кротко, гляди тихо, службы стой, покуда ноги терпят, - всем будешь любезен. Вот, скажут, такого господина нам бог послал, при таком-то передохнем... А кричит и дерется пускай Борис Голицын...
Петр дивился разумности сердечного друга Франца. "По-французски называется политик - знать свои выгоды, - объяснял Лефорт. - Французский король Людовик Одиннадцатый, - если мужик ему нужен, - и к подлому мужику заходил в гости, а, когда надо, знаменитому дюку или графу голову рубил без пощады.