Опосля только удалось увести Овдокима, - пошли втроем в переулок, в харчевню.
10
Наконец-то Цыган взял ложку, - рука дрожала, когда нес ко рту капающие на ломоть постные щи. Он очень боялся, что его не возьмут в харчевню, и по дороге жаловался на жизнь, вытирал глаза голицей. Овдоким, помалкивая, бежал на клюках, как таракан. У ворот вдруг спросил:
- Воровать умеешь?
- Да я - если артельно! - хоть в лес с кистенем...
- Ох, какой бойкий...
- Как ты нас понимаешь, кто мы? - спросил Иуда.
Цыган заробел: "Отделаться от меня хотят..." С тоской глядел на покосившиеся ворота, на сугроб во дворе, обледенелый от помоев, на обитую рогожей дверь, откуда шел такой сытый дух, что голова кружилась. Сказал тихо:
- Люди вы вполне справедливые... Что ж, если воруете, так ведь от горя, не по своей вине... Половина народа нынче в леса-то уходит... Дорогие мои, не гоните меня, покормите чем-нибудь...
- Мы, сударь, когда жалостливые, а когда - безжалост-ные, - сказал Овдоким. - Смотри-и! - И, взяв обе клюки в левую руку, погрозил ему: - Прибился к нам, - не пяться... Иуда, голубок, ты с добычей?
Иуда вытащил из кармана кисет, высыпал на ладонь медные деньги. Втроем сосчитали уворованное. Овдоким сказал весело:
- Птица не жнет, не сеет, а господь кормит. Многого нам не надо, - только на пропитание... Идем с нами, кривой...
В харчевне сели в дальнем углу, куда едва доходил свет от сальной свечи на прилавке. Народу было немало, - иные по пьяному делу шумели, расстегнув разопревшие полушубки, иные спали на лавках. Овдоким спросил полштофа и горшок щей. Когда подали, стукнул ложкой:
- Ешь, кривой, это божье...
Отпил из штофа, жевал часто, по-заячьи. Глаза светились смехом.
- Расскажу вам, ребятушки, притчу... Слушайте али нет? Жили двое, - один веселой, другой тоскливой... Этот-то веселой был бедный, что имел, - все у него отняли бояре, дьяки да судьи и мучили его за разные проделки, на дыбе спину сломали, - ходил он согнутый... Ну хорошо... А тоскливой был боярский сын, богатый, - скареда... Дворовые с голоду от него разбежались, двор зарос лебедой... Си-идит день-деньской один на сундуке с золотом, серебром... Так они и жили. У веселого нет ничего, - росой умылся, на пень перехрестился, есть захотел - украл али попросил Христа ради: которые, небогатые, всегда дают, - им понятно... И - ходит, балагурит, - день да ночь - сутки прочь. А тоскливой все думал, как бы денег не лишиться... И боялся он, ребятушки, умереть... Ох, страшно умирать богатым-то... И чем больше у него казны, тем неохочее... Он и свечи пудовые ставил и оклады жертвовал в церковь, - все думал, что бог ему смертный час оттянет...
Овдоким засмеялся, елозя бородой по столу. Протянув длинную руку с ложкой, черпанул щец, пожевал по-заячьи и опять:
- А этот богатый был тот самый человек, кто мучил веселого, пустил его по миру... Вот раз веселой залез к нему воровать, взял с собой дубинку... Туда-сюда по палатам, - видит - спит богатый на лавке, а сундук под лавкой. Он сундук-то не заметил, схватил богатого за волосы: ты, говорит, тогда-то меня всего обобрал, давай теперь мне сколько-нибудь на пропитание... Богатому смерть страшна и денег жалко, отпирается - нет и нет... Вот веселой схватил дубинку да и зачал его возить и по бокам и по морде... (Иуда оскалил зубы, загыкал от удовольствия.) Ну, хорошо, - возил, возил, покуда самому не стало смешно... Ладно, говорит, приду в другую ночь, приготовь мне полную шапку денег...
Богатый, не будь дураком, написал царю, - прислал царь ему стражу... А веселой мужик ловкой... Все-таки он эту стражу обманул, пробрался к богатому, за волосы его схватил: приготовил деньги? Тот трясется, божится: нет и нет... Опять веселой зачал его мутузить дубинкой, - у того едва душа не выскочила... Ладно, говорит, приду в третью ночь, приготовь теперь сундук денег...
