- Это справедливо, - сказал Цыган.
- Он уже его отмутузил, - смеялся Иуда.
- Ну, хорошо... В этот раз прислал царь полк охранять богатого... Что тут делать? А веселой был мужик хитрый. Переоделся стрельцом, пришел на двор к богатому и говорит: "Стража, чье добро стережете?.." Те отвечают: "Богатого, по царскому указу..." - "А много ли вам за это жалованья дадено?.." Те молчат... "Ну, - говорит веселой, - вы дураки: бережете чужое добро задаром, а богатый как собака на той казне и сдохнет, вы только утретесь..." И так он их разжег, - пошли эти солдаты, сорвали замки с погребов, с подвалов, стали есть, пить допьяна, и, конечно, стало им обидно, - ночью выломали дверь и видят - богатый трясется на сундуке, весь избитый, обгаженный. Тут наш проворный стрелец схватил его за волосы: "Не отдал, говорит, когда я просил свое, отдашь все..." Да и кинул его солдатам, те его на клочки разорвали... А веселой взял себе, сколько нужно на пропитание, и пошел полегоньку...
К столу, где рассказывал Овдоким, подсаживались люди, слушая - одобряли. Один, не то пьяненький, не то не в своем уме человек, все всхлипывал, разводил руками, хватался за лысый большой лоб... Когда ему дали говорить, до того заторопился, слюни полетели, ничего не понять... Люди засмеялись:
- Походил Кузьма к боярам... Всыпали ему ума в задние ворота...
На прилавке сняли со свечи нагар, чтобы виднее было смеяться... У этого Кузьмы курносое лицо с кустатой бородкой все опух-ло, видимо, бедняга пил без просыпу. На теле - одни портки да разодранная рубаха распояской.
- Он и крест пропил.
- Неделю здесь околачивается.
- Куда же ему идти-то - босиком по морозу...
- Горе мое всенародное - вот оно! - схватясь за портки, закричал Кузьма. - Боярин Троекуров руку приложил! - Живо заголился и показал вздутый зад в синих рубцах и кровоподтеках... Все так и грохнули. Даже целовальник опять снял пальцами со свечи и перегнулся через прилавок. Кузьма, подтянув портки:
- Знали кузнеца Кузьму Жемова, у Варвары великомученицы кузня?.. Там я пятнадцать лет... Кузнец Жемов! Не нашелся еще такой вор, кто бы мои замки отмыкал... Мои серпы до Рязани ходили. Чей серп? Жемова... Латы моей работы пуля не пробивала... Кто лошадей кует? Кто бабам, мужикам зубы рвет? Жемов... Это вы знали?
- Знали, знали, - со смехом закричали ему, - рассказывай дальше...
- А того вы не знали, - Жемов ночи не спит... (Схватился за лысый череп.) Ум дерзкий у Жемова. В другом бы государстве меня возвеличили... А здесь умом моим - свиней кормить... Эх, вспомните вы!.. (Стиснув широкий кулак, погрозил в заплаканное, - в четыре стеклышка, - окошечко, в зимнюю ночь.) Могилы ваши крапивой зарастут... А про Жемова помнить будут...
- Постой, Кузьма, за что ж тебя выдрали?
- Расскажи... мы не смеемся...
Удивясь, будто сейчас только заметя, он стал глядеть на обступившие его лоснящиеся носы, спутанные бороды, разинутые рты, готовые загрохотать, на десятки глаз, жадных до зрелища. Видимо - кругом него все плыло, мешалось...
- Ребята... Уговор - не смеяться... У меня же душа болит...
Долго доставал из кисета сложенную бумажку. Разложил ее на столе. (С прилавка принесли свечу.) Придавил ногтем листок, где были нарисованы два крыла, наподобие мышиных, с петлями и рычагами. Опухшие щеки у него выпячивались.
- Дивная и чудесная механика, - заговорил он надменно, - слюдяные крылья, три аршина в длину каждое, аршин двенадцать вершков поперек... Машут вроде летучей мыши через рычаги - одним старанием ног, а также и рук... (Убежденно.) Человек может летать! Я в Англию убегу... Там эти крылья сделаю... Без вреда с колокольни прыгну... Человек будет летать, как журавель! (Опять бешено - в мокрое окошко.) Троекуров, просчитался, боярин!.. Бог человека сделал червем ползающим, я его летать научу...6
Дотянувшись, Овдоким ласково потрепал его:
- По порядку говори, касатик, - как тебя обидели-то?
