Петр Первый. Книга 1. Страница 105
Кузьма насупился, засопел.
- Тяжелы их сделал, ошибся маленько... Человек я бедный... Были у меня сделаны малые крылья, - кое из чего, из лубка, из кожи... На дворе с избы прыгал против ветра, - шагов пятьдесят пронесло... А голова-то у меня уж горит... Научили, - пошел в Стрелецкий приказ и закричал: караул... Схватили и - бить было, конечно... Нет, говорю, не бейте, а ведите меня к боярину, знаю за собой государево дело... Привели... Сидит, сатана, морду в три дня не обгадишь. Троекуров... Говорю ему: могу летать вроде журавля, - дайте мне рублев двадцать пять, слюды выдайте, и я через шесть недель полечу... Не верит... Говорю, - пошлите подьячего на мой двор, покажу малые крылья, только на них перед государем летать неприлично. Туда, сюда, податься ему некуда, - караул-то мой все слыхали... Ругал он меня, за волосы хватил, велел Евангелие целовать, что не обману. Выдал восемнадцать рублев... И я сделал крылья раньше срока... Тяжелы вышли. Уж здесь, в кабаке, - понял... Пьяный - понял!.. Слюда не годится, пергамент нужен на деревянной раме!.. Привез их в Кремль, пробовать... Ну, и не полетел, - морду всю разбил... Говорю Троекурову - опыт не удался, дайте мне еще пять рублей, и тогда голову отрубите, - полечу... Боярин ничему не верит: вор, кричит, плут! Еретик! Умнее бога хочешь быть... При себе приказал - двести батогов... Вынес, братцы, все двести, - только зубы хрустели... Да велено доправить на мне восемнадцать истраченных рублев, продать кузню, струмент и дворишко... Что мне теперь голому - в лес с кистенем?
- Одно это, страдалец, - проговорил Овдоким тихо, явственно.
Кузьма Жемов пристал к Овдокимовой шайке. Купили ему на толчке валенки, армячишко. Стали теперь ходить по Москве вчетвером, - на базары, к торговым баням, в тесные переулки Китай-города. Иуда воровал по карманам. Цыгана научили закатывать зрачок, чтобы глазное яблоко страшно вылезало из век, и петь Лазаря. Кузьме надевали на шею веревку, и Овдоким водил его как безумного и трясучего: "А вот сумасшедшему на пропитание, - с дороги, с дороги, с дороги, касатики, а то как бы не кинулся..." Набирали за день на пропитание, а когда и на штоф.
Труда было много, а страха еще более, потому что государевым указом таких теперь ловили и отводили в Разбойный приказ. Великий пост кончался. Над Москвой все выше всходило весеннее солнце. На солнцепеках капало, таяло, начало пованивать. Снег, размешанный с навозом, уже не скрипел под полозьями. Однажды вечером в харчевне Овдоким заговорил:
- Не пора ли, ребятушки, собираться в дорожку... Жалеть нам здесь некого... Дайте только бугоркам провянуть. Пойдем на волю...
Иуда заспорил было:
- Малым количеством, без оружия, в лесах погибнем с голоду...
- А мы, - сказал Овдоким, - перед отшествием на злое дело решимся... (Со страхом посмотрели на него.) Что надо - все добудем... Мук наших один грех не превысит... А превысит, - ну, что ж: значит, и в писании справедливости нет... Не трепещите, голуби мои, все возьму на себя.
11
С весны началось, - коту смех, а мышам слезы. Объявлена была война двух королей: польского и короля стольного града Прешпурга. К прешпургскому королю отходили потешные, Бутырский и Лефортов полки, к польскому - лучшие части стрелецких - Стремянного, Сухарева, Цыклера, Кровкова, Нечаева, Дурова, Нормацкого, Рязанова. Королем прешпургским посажен Федор Юрьевич Ромодановский, он же Фридрихус, польским - Иван Иванович Бутурлин, муж пьяный, злорадный и мздоимливый, но на забавы и шумство проворный. Стольным городом ему определен Сокольничий двор на Семеновском поле.
Вначале думали, все это - прежние Петровы шутки. Но что ни день - указ, один беспокойнее другого. Бояре, окольничие и стольники расписывались в дворовые чины к обоим королям. Петр начинал играть неприлично. Многие из бояр огорчились: в родовых записях такого еще не бывало, чтобы с чинами шутить...
- Тяжелы их сделал, ошибся маленько... Человек я бедный... Были у меня сделаны малые крылья, - кое из чего, из лубка, из кожи... На дворе с избы прыгал против ветра, - шагов пятьдесят пронесло... А голова-то у меня уж горит... Научили, - пошел в Стрелецкий приказ и закричал: караул... Схватили и - бить было, конечно... Нет, говорю, не бейте, а ведите меня к боярину, знаю за собой государево дело... Привели... Сидит, сатана, морду в три дня не обгадишь. Троекуров... Говорю ему: могу летать вроде журавля, - дайте мне рублев двадцать пять, слюды выдайте, и я через шесть недель полечу... Не верит... Говорю, - пошлите подьячего на мой двор, покажу малые крылья, только на них перед государем летать неприлично. Туда, сюда, податься ему некуда, - караул-то мой все слыхали... Ругал он меня, за волосы хватил, велел Евангелие целовать, что не обману. Выдал восемнадцать рублев... И я сделал крылья раньше срока... Тяжелы вышли. Уж здесь, в кабаке, - понял... Пьяный - понял!.. Слюда не годится, пергамент нужен на деревянной раме!.. Привез их в Кремль, пробовать... Ну, и не полетел, - морду всю разбил... Говорю Троекурову - опыт не удался, дайте мне еще пять рублей, и тогда голову отрубите, - полечу... Боярин ничему не верит: вор, кричит, плут! Еретик! Умнее бога хочешь быть... При себе приказал - двести батогов... Вынес, братцы, все двести, - только зубы хрустели... Да велено доправить на мне восемнадцать истраченных рублев, продать кузню, струмент и дворишко... Что мне теперь голому - в лес с кистенем?
- Одно это, страдалец, - проговорил Овдоким тихо, явственно.
Кузьма Жемов пристал к Овдокимовой шайке. Купили ему на толчке валенки, армячишко. Стали теперь ходить по Москве вчетвером, - на базары, к торговым баням, в тесные переулки Китай-города. Иуда воровал по карманам. Цыгана научили закатывать зрачок, чтобы глазное яблоко страшно вылезало из век, и петь Лазаря. Кузьме надевали на шею веревку, и Овдоким водил его как безумного и трясучего: "А вот сумасшедшему на пропитание, - с дороги, с дороги, с дороги, касатики, а то как бы не кинулся..." Набирали за день на пропитание, а когда и на штоф.
Труда было много, а страха еще более, потому что государевым указом таких теперь ловили и отводили в Разбойный приказ. Великий пост кончался. Над Москвой все выше всходило весеннее солнце. На солнцепеках капало, таяло, начало пованивать. Снег, размешанный с навозом, уже не скрипел под полозьями. Однажды вечером в харчевне Овдоким заговорил:
- Не пора ли, ребятушки, собираться в дорожку... Жалеть нам здесь некого... Дайте только бугоркам провянуть. Пойдем на волю...
Иуда заспорил было:
- Малым количеством, без оружия, в лесах погибнем с голоду...
- А мы, - сказал Овдоким, - перед отшествием на злое дело решимся... (Со страхом посмотрели на него.) Что надо - все добудем... Мук наших один грех не превысит... А превысит, - ну, что ж: значит, и в писании справедливости нет... Не трепещите, голуби мои, все возьму на себя.
11
С весны началось, - коту смех, а мышам слезы. Объявлена была война двух королей: польского и короля стольного града Прешпурга. К прешпургскому королю отходили потешные, Бутырский и Лефортов полки, к польскому - лучшие части стрелецких - Стремянного, Сухарева, Цыклера, Кровкова, Нечаева, Дурова, Нормацкого, Рязанова. Королем прешпургским посажен Федор Юрьевич Ромодановский, он же Фридрихус, польским - Иван Иванович Бутурлин, муж пьяный, злорадный и мздоимливый, но на забавы и шумство проворный. Стольным городом ему определен Сокольничий двор на Семеновском поле.
Вначале думали, все это - прежние Петровы шутки. Но что ни день - указ, один беспокойнее другого. Бояре, окольничие и стольники расписывались в дворовые чины к обоим королям. Петр начинал играть неприлично. Многие из бояр огорчились: в родовых записях такого еще не бывало, чтобы с чинами шутить...