(Еще в дороге на Матвеева был донос в вымогательстве с иноземцев.) Затем, с Лефортом и Алексашкой, пошел на парусе осматривать корабли. Вечером пировали на иноземном дворе. Петр так отплясывал с англичанками и ганноверками, что отлетели каблуки. Да, такого иноземцы видели в первый раз...
И вот - ночь без сна... Удивить-то он удивил, а что ж из того? Какой была, - сонной, нищей, непроворотной, - такой и лежит Россия. Какой там стыд! Стыд у богатых, у сильных... А тут непонятно, какими силами растолкать людей, продрать им глаза... Люди вы или за тысячу лет, истеча слезами, кровью, отчаявшись в правде и счастье, - подгнили, как дерево, склонившееся на мхи?
Черт привел родиться царем в такой стране!
Вспомнилось, как осенней ночью он кричал Алексашке, захлебываясь ледяным ветром: "Лучше в Голландии подмастерьем быть, чем здесь царем..." А что сделано за эти годы - ни дьявола: баловался! Васька Голицын каменные дома строил, хотя и бесславно, но ходил воевать, мир приговорил с Польшей... Будто ногтями схватывало сердце, - так терзали раскаяние, и злоба на своих, русских, и зависть к самодовольным купцам, - распустят вольные паруса, поплывут домой в дивные страны... А ты - в московское убожество... Указ, что ли, какой-нибудь дать страшный? Перевешать, перепороть...
Но кого, кого? Враг невидим, неохватим, враг - повсюду, враг - в нем самом...
Петр стремительно отворил дверцу в соседнюю каморку:
- Франц! (Лефорт соскочил с лавки, тараща припухшие глаза.) Спишь? Иди-ка...
Лефорт в одной сорочке присел к Петру на постель.
- Тебе плохо, Петер? Ты бы, может, поблевал...
- Нет, не то... Франц, хочу купить два корабля в Голландии...
- Что же, это хорошо.
- Да еще тут построим... Самим товары возить...
- Весьма хорошо.
- А еще что мне посоветуешь?
Лефорт изумленно взглянул ему в глаза и, как всегда, легче, чем сам он, разобрался в путанице его торопливых мыслей. Улыбнулся:
- Подожди, штаны надену, принесу трубки... - Из каморки, одеваясь, он сказал странным голосом: - Я давно этого ждал, Петер... Ты в возрасте больших дел...
- Каких? - крикнул Петр.
- Герои римские, с коих и поныне берем пример... (Он вернулся, расправляя завитки парика. Петр следил за ним дышащими зрачками.) Герои полагали славу свою в войне...
- С кем? Опять в Крым лезть?
- Без Черного с Азовским морем тебе не быть, Петер... Давеча Пельтенбург на ухо меня спрашивал, неужто русские все еще дань платят крымскому хану... (Зрачки Петра метнулись, остановились, как булавки, на любезном друге.) И не быть тебе, Петер, без Балтийского моря... Не сам - голландцы заставят... В десять раз, они говорят, против прежнего стали бы вывозить товару, учини ты гавани в Балтийском море...
- Со шведами воевать? С ума сошел... Смеешься, что ли? Никто в свете их одолеть не может, а ты...
- Так ведь не завтра же, Петер... Ты спросил меня, отвечаю: замахивайся на большее, а по малому - только кулак отшибешь...
16
"Гостям и гостиные сотни, и всем посадским, и купецким, и промышленным людям во многих их приказных волокитах от воевод, от приказных и разных чинов людей в торгах их и во всяких промыслах чинятся убытки и разорение. Яко львы, челюстями своими пожирают нас, яко волци. Смилуйся, великий государь..."
- Опять жалоба на воевод? - спросил Петр.
Он ел на краю стола. Только что вернулся с верфи, не спустил даже по локоть закатанных рукавов холщовой, запачканной смолой рубахи. Макая куски хлеба в глиняное блюдо с жареным мясом, торопливо жуя, - поглядывал то на пенную рябь свинцовой Двины, то на русобородого, белого лицом, дородного дьяка Андрея Андреевича Виниуса, сидевшего на другом конце стола.
Андрей Андреевич читал московскую почту - круглые очки на твердом носу, широко расставленные голубые глаза, холодные и умные. За последнее время он стал забирать силу, в особенности когда Петр после ночного разговора с Лефортом приказал читать себе московскую почту.
