У него невольно поджались уши от этого голоса, запнулся, дернул плечом и отошел. Софья продолжала с полуслова, читая - сняла пальцами со свечи. Петр прислонился к стене, но голове стало неудобно под сводом. Сел на сундук, уперся в колени, закрыл лицо. Подумал: "Все равно не прощу..." Так прошла последняя старозаветная ночь в кремлевском дворце...
...............................................................
На третий день прямо с похорон Петр уехал в Преображенское и лег спать. Евдокия приехала позже. Ее провожали поездом боярыни, - их она и по именам не знала. Теперь они называли ее царицей-матушкой, лебезили, величали, просили пожаловать - поцеловать ручку... Едва от них отвязалась. Прошла к Олешеньке, потом - в опочивальню. Петр, как был - одетый, лежал на белой атласной постели, только сбросил пыльные башмаки. Евдокия поморщилась: "Ох, уж кукуйские привычки, как пьют, так и валяются..." Присев у зеркальца, стала раздеваться - отдохнуть перед обедом... Из ума не шли дворцовые боярыни, их льстивые речи. И вдруг поняла: теперь она полновластная царица... Зажмурилась, сжала губы по-царичьи... "Анну Монс - в Сибирь навечно, - это первое. За мужа - взяться... Конечно, покойная свекровь, ненавистница, только и делала, что ему наговаривала. Теперь по-другому повернется. Вчера была Дуня, сегодня государыня всея Великия и Малыя и Белыя... (Представила, как выходит из Успенского собора, впереди бояр, под колокольный звон к народу, - дух перехватило.) Платье большое царское надо шить новое, а уж с Натальи Кирилловны обносы не надену... Петруша всегда в отъезде, самой придется править... Что ж, - Софья правила - не многим была старше. Случится думать, - бояре на то, чтоб думать... (Вдруг усмехнулась, представила Льва Кирилловича.) Бывало - едва замечает, глядит мимо, а сегодня на похоронах все под ручку поддерживал, искал глазами милости... У, дурак толстый".
- Дуня... (Она вздрогнула, обернулась.) - Петр лежал на боку, опираясь на локоть. - Дуня... Маманя умерла... (Евдокия хлопала ресницами.) Пусто... Я было заснул... Эх... Дунечка...
Он будто ждал от нее чего-то. Глаза жалкие. Но она раскатилась мыслями, совсем осмелела:
- Значит, так богу было нужно... Не роптать же... Поплакали и будет. Чай - цари... И другие заботы есть... (Он медленно выпростал локоть, сел, свесив ноги. На чулке против большого пальца - дыра...) Вот что еще, неприлично, нехорошо - в платье и на атласное одеяло... Все с солдатами да с мужиками, а уж пора бы...
- Что, что? - перебил он, и глаза ожили. - Ты грибов, что ли, поганых наелась, Дуня?..
От его взгляда она струсила, но продолжала, хотя уже иным голосом, тот же вздор, ему не понятный. Когда брякнула: "Мамаша всегда меня ненавидела, с самой свадьбы, мало я слез пролила", - Петр резко оскалился и начал надевать башмаки...
- Петруша, дырявый - гляди, перемени чулки, господи...
- Видал дур, но такой... Ну, ну... (У него тряслись руки.) Это я тебе, Дуня, попомню - маменькину смерть. Раз в жизни у тебя попросил... Не забуду...
И, выйдя, так хватил дверью, - Евдокия съежилась. И долго еще дивилась перед зеркалом... Ну, что такое сказала?.. Бешеный, ну просто бешеный...
...............................................................
Лефорт давно поджидал Петра в сенях у опочивальни. (На похоронах они виделись издали.) Стремительно схватил его руки:
- О Петер, Петер, какая утрата... (Петр все еще топорщился.) Позволь сочувствовать твоему горю... Их кондолире, их кон-долире... Мейн херц ист фолль, шмерцен... О!.. Мое сердце полно шмерцен... (Как всегда, волнуясь, он переходил на ломаный язык, и это особенно действовало на Петра.) Я знаю - утешать напрасно... Но - возьми, возьми мою жизнь, и не страдай, Петер...
Со всею силой Петр обнял его, прилег щекой к его надушенному парику. Это был верный друг... Шепотом Лефорт сказал:
