Роман Борисович пошел по лестницам, - вниз и вверх, - по холодным переходам. По пути отворил забухшую дверь, - оттуда пахнуло кислым, горячим паром, в глубине едва были видны при горевшей лучине четыре мужика, - босые, в одних рубахах, - валявшие баранью шерсть.
- Ну, ну, работайте, работайте, бога не забывайте, - сказал Роман Борисович. Мужики ничего не ответили. Идя далее, открыл дверь в рукодельную светлицу. Девки и девчонки, душ двадцать, встав от столов и пялец, поклонились в пояс. Боярин закрутил носом.
- Ну, тут у вас и дух, девки... Работайте, работайте, бога не забывайте...
Заглянул Роман Борисович и в швальню и в кожевню, где в чанах кисли и дубились кожи. Угрюмые мужики-кожемяки мяли кожи руками... Сенка, вздув сальную свечу в круглом фонаре с дырочками, снимал тяжелые замки на чуланах и клетях, где хранились запасы. Все было в порядке. Роман Борисович спустился на широкий двор. Было уже светло, облачно. У колодца поили овец. От ворот до сеновала стояли возы с сеном. Мужики сняли шапки.
- Мужички, маловаты воза-то! - крикнул Роман Борисович...
Повсюду из ветхих изб и клетей, топившихся по-черному, шли дымки, сбиваясь ветром, - застилали двор. Повсюду - кучи золы и навоза. Морозное тряпье хлопало на веревках. Около конюшни, лицом к стене, понуро переминались два мужика без шапок. Из конюшни, завидев на крыльце боярина, торопливо выбежали рослые челядинцы, схватили с земли палки, стараясь, начали бить мужиков по заду и ляжкам...
- Ой, ой, господи, за что?.. - стонали Федька и Коська...
- Так, так, за дело, всыпь еще, - поддакивал с крыльца Роман Борисович.
Федька, длинный, рябой, красный мужик, - обернувшись:
- Милостивец, Роман Борисович, да нет у нас... Ей-богу, хлеб до рождества съели... Скотину, что ли, возьми, - разве можно эдакую муку терпеть...
Сенка сказал Роману Борисовичу:
- Скотина у него мелкая, худая, он врет... А можно взять у него девку, - в пол его долга. А остальное доработает.
Роман Борисович сморщился, отвернулся.
- Подумаю. Вечор потолкуем.
За дымами, за голыми деревами постно ударил колокол. Над ржавыми главами поднялось воронье. "Ох, грехи тяжкие", - пробормотал Роман Борисович, оглянул еще раз хозяйство и пошел в столовую палату - пить кофей.
.. . . . . . . . . . . . .
Княгиня Авдотья и три княжны сидели в конце стола на голландских складных стульях. Парчовая скатерть в этом месте была отогнута, чтобы не замарать. Княгиня - в русском, темного бархата, просторном летнике, на голове - иноземный чепец. Княжны - в немецких робах со шлёпами: Наталья - в персиковом, Ольга - в зеленом, полосатом, старшая - Антонида - в робе цвета "незабвенный закат". У всех волосы взбиты, посыпаны мукой. Щеки кругло нарумянены, брови подведены, ладони - красные.
Прежде, конечно, и Авдотье и девкам в столовую палату и ходу не было: сидели по светлицам у окошечек за рукодельем, в летнее время - в огороде на качелях качались. Приехал раз царь с пьяной компанией. На пороге оглянул страшными глазами палату: "Где дочери? Посадить за стол..." (Побежали за ними. Страх, суматоха, слезы. Привели трех дур - без памяти.) Царь помял каждую - за подбородок: "Танцевать умеешь?.. (Какое там, - у девок от стыда слезы из глаз прыщут.) Научить... К масленой плясали б минувет, польский и контерданс..." Взял князя Романа за кафтан, не шутя тряхнул: "Сделать в доме политес изрядный, - запомни!.." Девчонок посадили за стол, заставили пить вино... И дивно - пьют, бесстыжие... Недолго погодя смеяться начали, будто им и не в диковину...
Пришлось делать в доме политес. Княгиня Авдотья по глу-пости только всему удивлялась, но девки сразу стали смелы, дерзки, придирчивы. Подай им того и этого. Вышивать не хотят. Сидят с утра, разодевшись, делают плезир, - пьют чай и кофей.
Роман Борисович вошел в палату. Покосился на дочерей.
