Петр Первый. Книга 2. Странца 024
Туркам сейчас забота - свое вернуть... Воевать отдаленно - с поляками или с нами - сейчас и в мыслях нет... Тот же Азов, - не стоит он того, что им надобно под ним потерять.
- Так ли турецкий султан слаб, как ты успокаиваешь? Сомнительно, - проговорил Алексашка. (Головин и Апраксин усмехнулись. Лев Кириллович, видя, что они усмехнулись, тоже с усмешкой покачал головой.)
Алексашка, - подрожав ляжкой, позвенев шпорой:
- А коли слаб, что ж ты с ним вечного мира не подписал? Либо ты забыл сказать рейс-эфенди, что у нас на Украине зимуют сорок тысяч городовых стрельцов, да в Ахтырке собран конный большой полк Шеина, да в Брянске готовы суда для переправы. Не с голыми руками тебя посылали... Армисциция!
Прокофий Возницын медленно снял очки. Трудно было привыкать к новым порядкам, - чтобы мальчишка без роду-племени так разговаривал с великим послом. Проведя сухой ладонью по задрожавшему от гнева лицу, Прокофий собрался с мыслями. Ла-ем, конечно, тут ничего не возьмешь.
- А вот почему не мир, - учинена армисциция, Александр Данилович... Цезарские послы, не сходясь с нами, ни с поляками, ни с веницейцами, тайно, одни, переговаривались с турками. И поляки тайно от нас договорились. И нас бросили одних. Турки, приведя дела с цезарцами к удовольствию, с нами вначале и говорить не хотели, так надулись... Не будь там старинного моего знакомца Александра Маврокордато, - и армисциции бы у нас не было... Вы здесь сидите, господа министры, думаете - на вас вся Европа смотрит... Нет, для них мы - малый политик, можно сказать - никакой политик...
- Ну, это еще бабка надвое...
- Подожди, не горячись, Александр Данилович, - мягко остановил его Головин.
- На посольском стану отвели нам самое худое место. Стражу приставили... Ходить никуда не велели, ни с турками видеться, ни пересылаться с ними. Еще будучи в Вене, взял я одного дохтура, бывалого поляка. Дохтура и стал засылать в турецкий стан к Маврокордато. Послал раз. Маврокордато велел кланяться. Послал в другой. Маврокордато велел кланяться и сказать, что студено. Я рад. Взял кафтан свой чернобурых лисиц, на малиновом сукне, послал его с дохтуром, велел ехать кругом посольских станов - степью. Маврокордато кафтан взял, на другой день посылает мне табаку, два чубука добрых, да кофе с фунт, да писчей бумаги. Ах, ты, думаю, отдаривается... И опять ему на возу - икры паюсной, спинок осетровых, пять теш белужьих больших, наливок разных... Да и сам поехал ночью в турецкий стан, один в простом платье. А турки как раз в тот день подписали с цезарем мир...
- Эх! - топнул шпорой Алексашка.
- Маврокордато мне: "Вряд ли, говорит, будет у нас с вами удовольствие, если не вернете нам днепровские городки, чтобы Днепр запереть и ход вам заградить навсегда в Черное море, и Азов придется отдать, и крымскому хану вам дань платить по-старинному..." Вот, Александр Данилович, как с первого-то разговора турки начали задираться... А ведь я - один. Союзники свои дела кончили, разъехались... Воронежским флотом грожу. Турки смеются: "В первый раз слышим, чтобы за тысячу верст от моря строили корабли, ну и плавайте на них по Дону, а через гирло вам не перелезть..." Грозил и украинским войском, а они мне - татарами: "Смотрите, у татар сейчас руки развязаны, как бы вам они не сделали как при Девлет-Гирее". Не будь у турок заботы - обвалили бы они на нас войну... Не знаю, Александр Данилович, может быть, по скудости разума не смог я достичь большего, но армисциция - все-таки не война...
.. . . . . . . . . . . .
Много мелочей еще не было окончено. Не хватало гвоздей. Только вчера по ростепели пришла часть санного обоза с железом из Тулы. В кузницах работали всю ночь. Дорог был каждый день, чтобы успеть догнать по высокой воде тяжелые корабли до гирла Дона.
Пылали все горны. Кузнецы в прожженных фартуках, в соленых от пота рубахах, рослые молотобойцы, по пояс голые, с опаленной кожей, закопченные мальчишки, раздувающие мехи, - все валились с ног, отмахивали руки, почернели.
- Так ли турецкий султан слаб, как ты успокаиваешь? Сомнительно, - проговорил Алексашка. (Головин и Апраксин усмехнулись. Лев Кириллович, видя, что они усмехнулись, тоже с усмешкой покачал головой.)
Алексашка, - подрожав ляжкой, позвенев шпорой:
- А коли слаб, что ж ты с ним вечного мира не подписал? Либо ты забыл сказать рейс-эфенди, что у нас на Украине зимуют сорок тысяч городовых стрельцов, да в Ахтырке собран конный большой полк Шеина, да в Брянске готовы суда для переправы. Не с голыми руками тебя посылали... Армисциция!
Прокофий Возницын медленно снял очки. Трудно было привыкать к новым порядкам, - чтобы мальчишка без роду-племени так разговаривал с великим послом. Проведя сухой ладонью по задрожавшему от гнева лицу, Прокофий собрался с мыслями. Ла-ем, конечно, тут ничего не возьмешь.
- А вот почему не мир, - учинена армисциция, Александр Данилович... Цезарские послы, не сходясь с нами, ни с поляками, ни с веницейцами, тайно, одни, переговаривались с турками. И поляки тайно от нас договорились. И нас бросили одних. Турки, приведя дела с цезарцами к удовольствию, с нами вначале и говорить не хотели, так надулись... Не будь там старинного моего знакомца Александра Маврокордато, - и армисциции бы у нас не было... Вы здесь сидите, господа министры, думаете - на вас вся Европа смотрит... Нет, для них мы - малый политик, можно сказать - никакой политик...
- Ну, это еще бабка надвое...
- Подожди, не горячись, Александр Данилович, - мягко остановил его Головин.
- На посольском стану отвели нам самое худое место. Стражу приставили... Ходить никуда не велели, ни с турками видеться, ни пересылаться с ними. Еще будучи в Вене, взял я одного дохтура, бывалого поляка. Дохтура и стал засылать в турецкий стан к Маврокордато. Послал раз. Маврокордато велел кланяться. Послал в другой. Маврокордато велел кланяться и сказать, что студено. Я рад. Взял кафтан свой чернобурых лисиц, на малиновом сукне, послал его с дохтуром, велел ехать кругом посольских станов - степью. Маврокордато кафтан взял, на другой день посылает мне табаку, два чубука добрых, да кофе с фунт, да писчей бумаги. Ах, ты, думаю, отдаривается... И опять ему на возу - икры паюсной, спинок осетровых, пять теш белужьих больших, наливок разных... Да и сам поехал ночью в турецкий стан, один в простом платье. А турки как раз в тот день подписали с цезарем мир...
- Эх! - топнул шпорой Алексашка.
- Маврокордато мне: "Вряд ли, говорит, будет у нас с вами удовольствие, если не вернете нам днепровские городки, чтобы Днепр запереть и ход вам заградить навсегда в Черное море, и Азов придется отдать, и крымскому хану вам дань платить по-старинному..." Вот, Александр Данилович, как с первого-то разговора турки начали задираться... А ведь я - один. Союзники свои дела кончили, разъехались... Воронежским флотом грожу. Турки смеются: "В первый раз слышим, чтобы за тысячу верст от моря строили корабли, ну и плавайте на них по Дону, а через гирло вам не перелезть..." Грозил и украинским войском, а они мне - татарами: "Смотрите, у татар сейчас руки развязаны, как бы вам они не сделали как при Девлет-Гирее". Не будь у турок заботы - обвалили бы они на нас войну... Не знаю, Александр Данилович, может быть, по скудости разума не смог я достичь большего, но армисциция - все-таки не война...
.. . . . . . . . . . . .
Много мелочей еще не было окончено. Не хватало гвоздей. Только вчера по ростепели пришла часть санного обоза с железом из Тулы. В кузницах работали всю ночь. Дорог был каждый день, чтобы успеть догнать по высокой воде тяжелые корабли до гирла Дона.
Пылали все горны. Кузнецы в прожженных фартуках, в соленых от пота рубахах, рослые молотобойцы, по пояс голые, с опаленной кожей, закопченные мальчишки, раздувающие мехи, - все валились с ног, отмахивали руки, почернели.