Петр Первый. Книга 2. Странца 031
- Здесь! - торопливо отозвался голос.
Петр, за ним Алексашка выскочили из люка, на обоих - красные фески. Вице-адмирал помахал адмиралу шляпой, сел на руль, шлюпка помчалась к берегу. Петр и Алексашка, налегая на гнущиеся весла, весело скалили зубы.
С прибойной волной шлюпка врезалась в береговую гальку. От крепостных ворот мимо гнилых лодок и прозеленевших свай торопливо шли пристава и давешние беи просить никак не заходить в город, а если нужда какая, купчишки принесут сюда, в шлюпку, всякие товары... У Петра забегали зрачки, гневом вспыхнули щеки. Алексашка, - держа поднятое торчком весло:
- Мин херц, да скажи ты... Подойдем флотом на пушечный выстрел... В самом деле...
- Не пускать - это их право: это - крепость, - сказал Корнелий Крейс. - Мы погуляем по берегу около стен, мы увидим все, что нужно.
12
Муртаза-паша больше ничего не мог придумать: плывите, аллах с вами. Петр вместе с флотом вернулся в Таганрог. Двадцать восьмого августа "Крепость", взяв на борт посла, дьяка и переводчиков, сопровождаемый четырьмя турецкими военными кораблями, обогнул керченский мыс и при слабом ветре поплыл вдоль южных берегов Крыма.
Турецкие корабли следовали за ним в пене за кормой. На переднем находился пристав. Гассан-паша остался в Керчи, - в последний час просил, чтоб дали ему хотя бы письменное свидетельство, что царский посланник едет сам собой, а он, Гассан, ему не советует. Но и в этом было отказано.
В виду Балаклавы пристав сел в лодку, поравнялся с "Крепостью" и стал просить зайти в Балаклаву - взять свежей воды. Отчаянно махал рукавом халата на рыжие холмы.
- Хороший город, зайдем, пожалуйста.
Капитан Памбург, облокотясь о перила, пробасил сверху:
- Будто мы не понимаем, приставу нужно зайти в Балаклаву - взять у жителей хороший бакшиш за посланничий корм. Ха! У нас водой полны бочки.
Приставу отказали. Ветер свежел. Памбург поглядел на небо и велел прибавить парусов. Тяжелые турецкие корабли начали заметно отставать. На переднем взвились сигналы: "Убавьте парусов". Памбург уставился в подзорную трубу. Выругался по-португальски. Сбежал вниз, в кают-компанию, богато отделанную ореховым деревом. Там, у стола на навощенной лавке, страдая от качки, сидел посол Емельян Украинцев, - глаза закрыты, снятый парик зажат в кулаке. Памбург - бешено:
- Эти черти приказывают мне убавить парусов. Я не слушаю. Я иду в открытое море.
Украинцев только слабо махнул на него париком:
- Иди куда хочещь.
Памбург поднялся на корму, на капитанский мостик. Закрутил усы, чтобы не мешали орать:
- Все наверх! Слушать команду! Ставь фор-бом-брамсели... Грот... Крюс-бом-брамсели... Фор-стеньга-стаксель, фока-стак-сель... Поворот на левый борт... Так держать...
"Крепость", скрипя и кренясь, сделал поворот, взял ветер полными парусами и, уходя, как от стоячих, от турок, пустился пучиною Евксинской прямо на Цареград...
.. . . . . . . . . . . .
Под сильным креном корабль летел по темно-синему морю, измятому норд-остом. Волны, казалось, поднимали пенистые гривы, чтобы взглянуть, долго ли еще пустынно катиться им до выжженных солнцем берегов. Шестнадцать человек команды - голландцы, шведы, датчане, все - морские бродяги, поглядывая на волны, курили трубочки: идти было легко, шутя. Зато половина воинской команды - солдаты и пушкари - валялись в трюме между бочками с водой и солониной. Памбург приказывал всем больным отпускать водки три раза в день: "К морю нужно привыкать!"
Шли день и ночь, на второй день взяли рифы, - корабль сильно зарывался, черпал воду, пенная пелена пролетала по всей палубе. Памбург только отфыркивал капли с усов.
Сильно страдало качкой великое посольство. Украинцев и дьяк Чередеев, лежа в кормовом чулане, - маленькой свежевыкрашенной каюте, - поднимали головы от подушек, взглядывали в квадратное окошечко...
Петр, за ним Алексашка выскочили из люка, на обоих - красные фески. Вице-адмирал помахал адмиралу шляпой, сел на руль, шлюпка помчалась к берегу. Петр и Алексашка, налегая на гнущиеся весла, весело скалили зубы.
С прибойной волной шлюпка врезалась в береговую гальку. От крепостных ворот мимо гнилых лодок и прозеленевших свай торопливо шли пристава и давешние беи просить никак не заходить в город, а если нужда какая, купчишки принесут сюда, в шлюпку, всякие товары... У Петра забегали зрачки, гневом вспыхнули щеки. Алексашка, - держа поднятое торчком весло:
- Мин херц, да скажи ты... Подойдем флотом на пушечный выстрел... В самом деле...
- Не пускать - это их право: это - крепость, - сказал Корнелий Крейс. - Мы погуляем по берегу около стен, мы увидим все, что нужно.
12
Муртаза-паша больше ничего не мог придумать: плывите, аллах с вами. Петр вместе с флотом вернулся в Таганрог. Двадцать восьмого августа "Крепость", взяв на борт посла, дьяка и переводчиков, сопровождаемый четырьмя турецкими военными кораблями, обогнул керченский мыс и при слабом ветре поплыл вдоль южных берегов Крыма.
Турецкие корабли следовали за ним в пене за кормой. На переднем находился пристав. Гассан-паша остался в Керчи, - в последний час просил, чтоб дали ему хотя бы письменное свидетельство, что царский посланник едет сам собой, а он, Гассан, ему не советует. Но и в этом было отказано.
В виду Балаклавы пристав сел в лодку, поравнялся с "Крепостью" и стал просить зайти в Балаклаву - взять свежей воды. Отчаянно махал рукавом халата на рыжие холмы.
- Хороший город, зайдем, пожалуйста.
Капитан Памбург, облокотясь о перила, пробасил сверху:
- Будто мы не понимаем, приставу нужно зайти в Балаклаву - взять у жителей хороший бакшиш за посланничий корм. Ха! У нас водой полны бочки.
Приставу отказали. Ветер свежел. Памбург поглядел на небо и велел прибавить парусов. Тяжелые турецкие корабли начали заметно отставать. На переднем взвились сигналы: "Убавьте парусов". Памбург уставился в подзорную трубу. Выругался по-португальски. Сбежал вниз, в кают-компанию, богато отделанную ореховым деревом. Там, у стола на навощенной лавке, страдая от качки, сидел посол Емельян Украинцев, - глаза закрыты, снятый парик зажат в кулаке. Памбург - бешено:
- Эти черти приказывают мне убавить парусов. Я не слушаю. Я иду в открытое море.
Украинцев только слабо махнул на него париком:
- Иди куда хочещь.
Памбург поднялся на корму, на капитанский мостик. Закрутил усы, чтобы не мешали орать:
- Все наверх! Слушать команду! Ставь фор-бом-брамсели... Грот... Крюс-бом-брамсели... Фор-стеньга-стаксель, фока-стак-сель... Поворот на левый борт... Так держать...
"Крепость", скрипя и кренясь, сделал поворот, взял ветер полными парусами и, уходя, как от стоячих, от турок, пустился пучиною Евксинской прямо на Цареград...
.. . . . . . . . . . . .
Под сильным креном корабль летел по темно-синему морю, измятому норд-остом. Волны, казалось, поднимали пенистые гривы, чтобы взглянуть, долго ли еще пустынно катиться им до выжженных солнцем берегов. Шестнадцать человек команды - голландцы, шведы, датчане, все - морские бродяги, поглядывая на волны, курили трубочки: идти было легко, шутя. Зато половина воинской команды - солдаты и пушкари - валялись в трюме между бочками с водой и солониной. Памбург приказывал всем больным отпускать водки три раза в день: "К морю нужно привыкать!"
Шли день и ночь, на второй день взяли рифы, - корабль сильно зарывался, черпал воду, пенная пелена пролетала по всей палубе. Памбург только отфыркивал капли с усов.
Сильно страдало качкой великое посольство. Украинцев и дьяк Чередеев, лежа в кормовом чулане, - маленькой свежевыкрашенной каюте, - поднимали головы от подушек, взглядывали в квадратное окошечко...