Петр Первый. Книга 2. Странца 046
Старший сын, Алеша, был сейчас в отъезде по набору в солдатские полки. Недавним указом таких полков сказано набрать тридцать, - три дивизии. Для снабжения учредить новый приказ - Провиантское ведомство - под началом генерал-провианта. Само собой генерал-провиант ни овса, ни сена, ни сухарей и прочего довольствия из одних ведомственных бумаг добыть не мог. Главным провиантором опять остался Бровкин, хотя без места и звания. Дела его шли в гору, и многие именитые купцы были у него в деле и в приказчиках.
Другие сыновья: Яков служил в Воронеже, во флоте, Гаврила учился в Голландии, на верфях. И только меньшенький, Арта-мон, - ему шел двадцать первый годок, - находился при отце для писания писем, ведения счетов, чтения разных книг. Знал он бойко немецкий язык и переводил отцу сочинения по коммерции и - для забавы - гишторию Пуффендорфа. Иван Артемич, слушая, вздыхал: "А мы-то живем, господи, на краю света - свиньи свиньями".
Все дети - погодки - были умны, а этот - чистое золото. Видно, их мать, покойница, всю кровь свою по капельке отдала, всю душу разорвала, - хотела счастья детям. В зимние вьюги, бывало, в дымной избе жужжит веретеном, глядит на светец - горящую лучину - страшными, как пропасть, глазами. Маленькие посапывают на печи, шуршат в щелях тараканы, да воет над соломенной крышей вьюга о бесчеловечной жизни... "Зачем же маленьким-то неповинно страдать?" Так и не дождалась счастья. Иван Артемич тогда ее не жалел, досуга не было, а теперь, под старость, постоянно вспоминал жену. Умирая, закляла его: "Не бери детям мачехи". Так вот и не женился второй раз...
Дом у Бровкина был заведен по иноземному образцу: кроме обычных трех палат, - спальней, крестовой и столовой, - была четвертая - гостиная, где гостей выдерживали до обеда, и не на лавках вдоль стен, чтобы зевать в рукав со скуки, а на голландских стульях посреди комнаты, кругом стола, покрытого рытым бархатом. Для утехи здесь лежали забавные листы, месяцеслов с предсказаниями, музыкальный ящик, шахматы, трубки, табак. Вдоль стен - не сундуки и ларцы со всякой рухлядью, как у дворян, живших еще по старинке, - стояли поставцы, или шкафы огромные, - при гостях дверцы у них открывали, чтобы видна была дорогая посуда.
Все это завела Александра. Она следила и за отцом: чтобы одевался прилично, брился часто и менял парики. Иван Артемич понимал, что нужно слушаться дочери в этих делах. Но, по совести, жил скучновато. Надуваться спесью теперь было почти и не перед кем, - за руку здоровался с самим царем. Иной раз хотелось посидеть на Варварке, в кабаке, с гостинодворцами, послушать занозистые речи, самому почесать язык. Не пойдешь, - невместно. Скучать надо.
Иван Артемич стоял у окошка. Вон - по улице старший приказчик Свешникова бежит, сукин сын, торопится. Умнейшая голова. Опоздал, милый, - лен-то мы еще утречком в том месте перехватили. Вон Ревякин в новых валенках, морду от окна отворотил, - непременно он из Судейского приказа идет... То-то, ми-лай, с Бровкиным не судись...
Вечером - когда Саньки дома не было - Иван Артемич снимал парик и кафтан гишпанского бархата, спускался в подклеть, на поварню, - ужинать с приказчиками, с мужиками. Хлебал щи, балагурил. Особенно любил, когда заезжали старинные односельчане, помнившие самого что ни на есть последнего на деревне - Ивашку Бровкина. Зайдет на поварню такой мужик и, увидя Ивана Артемича, будто до смерти заробеет и не знает - в ноги ли поклониться, или как, и отбивается - не смеет сесть за стол. Конечно, разговорится мало-помалу, издали подводя к дельцу, - зачем заехал...
- Ах, Иван Артемич, разве по голосу, а так не узнать тебя. А у нас на деревне только ведь и разговоров, - соберутся мужики на завалине и - пошли: ведь ты еще тогда, в прежние-то годы, - помним, - однолошадный, кругом в кабале, а был орел...
- С трех рубликов, с трех рубликов жить начал. Так-то, Константин.
Другие сыновья: Яков служил в Воронеже, во флоте, Гаврила учился в Голландии, на верфях. И только меньшенький, Арта-мон, - ему шел двадцать первый годок, - находился при отце для писания писем, ведения счетов, чтения разных книг. Знал он бойко немецкий язык и переводил отцу сочинения по коммерции и - для забавы - гишторию Пуффендорфа. Иван Артемич, слушая, вздыхал: "А мы-то живем, господи, на краю света - свиньи свиньями".
Все дети - погодки - были умны, а этот - чистое золото. Видно, их мать, покойница, всю кровь свою по капельке отдала, всю душу разорвала, - хотела счастья детям. В зимние вьюги, бывало, в дымной избе жужжит веретеном, глядит на светец - горящую лучину - страшными, как пропасть, глазами. Маленькие посапывают на печи, шуршат в щелях тараканы, да воет над соломенной крышей вьюга о бесчеловечной жизни... "Зачем же маленьким-то неповинно страдать?" Так и не дождалась счастья. Иван Артемич тогда ее не жалел, досуга не было, а теперь, под старость, постоянно вспоминал жену. Умирая, закляла его: "Не бери детям мачехи". Так вот и не женился второй раз...
Дом у Бровкина был заведен по иноземному образцу: кроме обычных трех палат, - спальней, крестовой и столовой, - была четвертая - гостиная, где гостей выдерживали до обеда, и не на лавках вдоль стен, чтобы зевать в рукав со скуки, а на голландских стульях посреди комнаты, кругом стола, покрытого рытым бархатом. Для утехи здесь лежали забавные листы, месяцеслов с предсказаниями, музыкальный ящик, шахматы, трубки, табак. Вдоль стен - не сундуки и ларцы со всякой рухлядью, как у дворян, живших еще по старинке, - стояли поставцы, или шкафы огромные, - при гостях дверцы у них открывали, чтобы видна была дорогая посуда.
Все это завела Александра. Она следила и за отцом: чтобы одевался прилично, брился часто и менял парики. Иван Артемич понимал, что нужно слушаться дочери в этих делах. Но, по совести, жил скучновато. Надуваться спесью теперь было почти и не перед кем, - за руку здоровался с самим царем. Иной раз хотелось посидеть на Варварке, в кабаке, с гостинодворцами, послушать занозистые речи, самому почесать язык. Не пойдешь, - невместно. Скучать надо.
Иван Артемич стоял у окошка. Вон - по улице старший приказчик Свешникова бежит, сукин сын, торопится. Умнейшая голова. Опоздал, милый, - лен-то мы еще утречком в том месте перехватили. Вон Ревякин в новых валенках, морду от окна отворотил, - непременно он из Судейского приказа идет... То-то, ми-лай, с Бровкиным не судись...
Вечером - когда Саньки дома не было - Иван Артемич снимал парик и кафтан гишпанского бархата, спускался в подклеть, на поварню, - ужинать с приказчиками, с мужиками. Хлебал щи, балагурил. Особенно любил, когда заезжали старинные односельчане, помнившие самого что ни на есть последнего на деревне - Ивашку Бровкина. Зайдет на поварню такой мужик и, увидя Ивана Артемича, будто до смерти заробеет и не знает - в ноги ли поклониться, или как, и отбивается - не смеет сесть за стол. Конечно, разговорится мало-помалу, издали подводя к дельцу, - зачем заехал...
- Ах, Иван Артемич, разве по голосу, а так не узнать тебя. А у нас на деревне только ведь и разговоров, - соберутся мужики на завалине и - пошли: ведь ты еще тогда, в прежние-то годы, - помним, - однолошадный, кругом в кабале, а был орел...
- С трех рубликов, с трех рубликов жить начал. Так-то, Константин.