- А толк велик ли? Что мужу-то спокойно? Э-ка! Понимаю, около греха вертится. Господи, верно... Грех-то у нее так и прыщет из глаз. Митрофан Ильич, не те времена... В Англии, - слышал? - Маль-брукова жена всей Европой верховодит... Вот ты и стой с плеткой около юбки-то ее - дурак дураком...
Алексей Свешников, суровый лицом, густобровый купчина (в просторном венгерском кафтане со шнурами), в своих волосах, - чернокудрявых с проседью, - вертел за спиной пальцами, дожидаясь, когда президент и Бровкин бросят судачить о пустяках.
- Митрофан Ильич, - пробасил он, - опять ведь я о том же: надо поторопиться с нашим-то дельцем. Слух есть, как бы нам дорогу не перебежали.
Востроносое, чисто вымытое, хитрое лицо президента заулыбалось медовым ртом.
- Как наш благодетель Иван Артемич рассудит, его спрашивай, Алексей Иванович...
Бровкин тоже быстро завертел за спиной пальцами, расставив короткие ноги, глядел снизу вверх на орлов - Шорина и Свешникова... Сразу сообразил: торопятся, ироды, - чего-то, значит, они разузнали особенное... (Вчера Бровкин весь день пробыл в хлебных амбарах, никого из высоких людей не видал.) Не отвечая, надуваясь важностью, прикидывал: чему бы этому быть? Вытащил из-за спины руки - почесать нос.
- Что ж, - сказал, - слух есть - сукнецо будет теперь в цене... Можно потолковать.
Свешников сразу выкатил цыганские глаза:
- Ты, значит, тоже, Иван Артемич, знаешь про вчерашнее?
- Знаем кое-что... Наше дело - знать да помалкивать... (Иван Артемич всей рукой взял себя за низ лица: "Что за дьявол! Про что они узнали?")
Косясь на других гостей, попятился за изразцовую печь. Свешников и Шорин - за ним. Там, став тесно, заговорили вокруг да около, настороженно...
- Иван Артемич, вся Москва ведь болтает.
- Поговаривают, да.
- С кем же? Неужто со шведом?
- Это дело государево...
- Ну, а все-таки... Скоро ли? (Свешников влез ногтями в проволочную бороду.) В самый бы раз теперь нам заводик поставить. Дорого государю не то, что дешевле гамбургского, а то, что ведь свое будет сукно. Границы могут закрыть, а тут - сукно свое... Дело золотое. Вокруг народу что закрутилось, - тот же Марти-сен...
"Вот они про что пронюхали", - понял Иван Артемич, усмехаясь в горсть.
На днях этот Мартисен, иноземец, был у Бровкина с переводчиком Шафировым, предлагал поставить суконный завод: часть денег государя, часть - Бровкина, он же, Мартисен, войдет в треть всех доходов, за это обязуется выписать из Англии ткацкие станы, мастеров лучших и вести все дело. Свешников и Шорин со своей стороны давно предлагали Бровкину войти интересаном в кумпа-нию для устройства суконного завода. Но покуда шли только разговоры. Вчера, видимо, что-то случилось, вернее всего - Мартисен сам дошел до государя.
- Неужто дело такое великое отдать иноземцам? - горя глазами, сказал Свешников.
Президент Шорин, зажмурясь, вздохнул:
- А уж мы, кажется, животы готовы положить, последнее отдадим...
- Завтра, завтра потолкуем. - Иван Артемич устремился от печки к дверям. В гостиную вошел, никем не встреченный (в черном суконном платье, башмаки - в пыли), низенький, си-зобритый, налитой человек с широкой переносицей, ястребиным носом. Темные глаза его беспокойно шарили по лицам гостей. Увидя Бровкина, не по-русски протянул короткие руки, осклабился наискось.
- Почтеннейший Иоанн Артемьевич! - проговорил с напевом по всем буквам и пошел обнимать хозяина, облобызал троекратно, будто на пасху, чудак. Затем, мотнув на стороны огненно-рыжим париком, шепнул: - С Мартисеном пока - никак. Сейчас Александр Данилович пожалует.
- Рад тебе, рад, Петр Павлович, милости просим...
Это был переводчик Посольского приказа, Шафиров, из евреев. Ездил с царем за границу, но до этой осени был в тени. Теперь же, состоя при шведском посольстве, видался с Петром ежедневно, и уж на него смотрели как на сильненького.
