Петр Первый. Книга 2. Странца 062
Они медведя не боялись, лося один на один брали, а перед ним заробели, конечно. Степка стал сбивчиво рассказывать про давешнее, Петрушка виновато поддакивал.
- Значит, - мягким голосом сказал Нектарий, - значит, ты, Петруша, хотел того солдата запороть рогатиной, а ты, Степа, греха убоялся?
Степан ему на это - горячо:
- Отец, мы за ними две недели ходим. Яким, проклятый, эти места знает, прямо сюда ведет. Мы уж и так и так думали... Они берегутся, а то бы - милое дело: дверь в зимовище подпереть, да - огоньку. Помолясь, и окрестили бы их... И им хорошо и нам... Да, видишь ты, не вышло... А разбоем убивать - сохрани Исус... Нынче только бес попутал...
- Благословил я вас на эту гарь? - спросил старец. (Мужики удивленно поглядели на него, не ответили.) Молитва твоя горяча, значит, Степа, - вот как? - десятерых в огне окрестить? Ох, ох! Кто же тебе власть такую дал? Видишь ты, Петрушу бес толкнул, а ты и беса одолел. Ах, святость! Ах, власть!
Степан насупился. Петрушка моргал на старца, плохо понимая.
- Порфиша, рыбанька, положи уголек в кадило, раздуй с молитовкой, - проговорил старец. Хроменький Порфирий снял кадило с деревянного гвоздя, заковылял к печи, раздул уголек в кедровой смоле, с лобызанием длани подал старцу. Нектарий длинной рукой, едва не шаркая кадильницей по полу, начал со звяканьем дымить на мужиков и в лицо им, и сбоку, и обошел сзади, шепча, кланяясь. Передал кадило Порфирию, взяв из-за ременного пояса плетеную лествицу, хлестнул Степку по лицу больно, потом Петрушку по лицу. Мужики стали на колени. Он, шепча посинелыми губами: "Гордыня, гордыня окаянная", разгораясь, бил их по щекам. Бесноватый мужик вдруг заржал на всю избу, стал рвать цепь, кидаясь, как кобель:
- Бей их, бей, старичок, выбивай беса.
Старец уморился, отошел, дышал тяжело.
- Потом сами поймете, за что, - сказал, поперхав. - Идите со Исусом...
Мужики осторожно вышли из кельи. Лунный свет помрачнел, - за моленной избой, за черным лесом проступала заря. Сильно морозило. Мужики развели руками: за что провинились? Почему? Что теперь делать?
- Ходили много, а ели мало, - проговорил Петрушка негромко.
- Как у него теперь попросишь?
- Может, хлеба даст?..
- Лучше ему не показываться. Пойдем так, - опять к энтим. Белку убьем, поедим...
.. . . . . . . . . . . .
Андрей Голиков влез на печь, дрожал всеми суставами. (Старец, идя в моленную, велел ему бросить звонить, к обедне не допустил: "Ступай сажай хлебы".) Остуженные ноги ныли на горячих камнях, от голода мутилось в голове. Лежал ничком, схватил зубами подстилку. Чтобы не кричать, твердил мысленно из писания Аввакума: "Человек - гной еси и кал еси... Хорошо мне с собаками жить и со свиньями, так же и они воняют, что и моя душа, зловонною вонею. От грехов воняю, яко пес мертвой..."
Бесноватый мужик, шевелясь на цепи в углу, проговорил:
- Ночью нынче старичок опять мед жрал...
Андрей на этот раз не крикнул ему: "Не бреши!", крепче закусил подстилку. Сил не хватало больше давить в себе страшного беса сомнения. Вошел этот бес в Андрюшку по малому случаю. Постились втроем - Нектарий и послушники - сорок дней, не вкушая ничего, только воду, и то небольшой глоток. Чтобы Андрей и Порфирий, читая правила, не шатались, он приказывал мочить рот квасом и парить грудь. Про себя говорил: "Мне этого не надо, мне ангел росою райскою уста освежает". И - чудно: Андрей и Порфирий от слабости едва лепетали, - одни глаза остались, а он - свеж.
Только ночью раз Андрей увидал, как старец тихонько слез с печи, зачерпнул из горшка ложку меду и потребил его с неосвященной просфорой. У Андрюшки похолодели члены; кажется, лучше бы при нем сейчас человека зарезали, чем - это. И не знал - утаить, что видел, или сказать? Утром все-таки, заплакав, сказал. Нектарий даже задохнулся:
- Собака, дура! То бес был, не я. А ты обрадовался! Вот она, плоть окаянная! Тебе бы за ложку меду царствие небесное продать!
- Значит, - мягким голосом сказал Нектарий, - значит, ты, Петруша, хотел того солдата запороть рогатиной, а ты, Степа, греха убоялся?
Степан ему на это - горячо:
- Отец, мы за ними две недели ходим. Яким, проклятый, эти места знает, прямо сюда ведет. Мы уж и так и так думали... Они берегутся, а то бы - милое дело: дверь в зимовище подпереть, да - огоньку. Помолясь, и окрестили бы их... И им хорошо и нам... Да, видишь ты, не вышло... А разбоем убивать - сохрани Исус... Нынче только бес попутал...
- Благословил я вас на эту гарь? - спросил старец. (Мужики удивленно поглядели на него, не ответили.) Молитва твоя горяча, значит, Степа, - вот как? - десятерых в огне окрестить? Ох, ох! Кто же тебе власть такую дал? Видишь ты, Петрушу бес толкнул, а ты и беса одолел. Ах, святость! Ах, власть!
Степан насупился. Петрушка моргал на старца, плохо понимая.
- Порфиша, рыбанька, положи уголек в кадило, раздуй с молитовкой, - проговорил старец. Хроменький Порфирий снял кадило с деревянного гвоздя, заковылял к печи, раздул уголек в кедровой смоле, с лобызанием длани подал старцу. Нектарий длинной рукой, едва не шаркая кадильницей по полу, начал со звяканьем дымить на мужиков и в лицо им, и сбоку, и обошел сзади, шепча, кланяясь. Передал кадило Порфирию, взяв из-за ременного пояса плетеную лествицу, хлестнул Степку по лицу больно, потом Петрушку по лицу. Мужики стали на колени. Он, шепча посинелыми губами: "Гордыня, гордыня окаянная", разгораясь, бил их по щекам. Бесноватый мужик вдруг заржал на всю избу, стал рвать цепь, кидаясь, как кобель:
- Бей их, бей, старичок, выбивай беса.
Старец уморился, отошел, дышал тяжело.
- Потом сами поймете, за что, - сказал, поперхав. - Идите со Исусом...
Мужики осторожно вышли из кельи. Лунный свет помрачнел, - за моленной избой, за черным лесом проступала заря. Сильно морозило. Мужики развели руками: за что провинились? Почему? Что теперь делать?
- Ходили много, а ели мало, - проговорил Петрушка негромко.
- Как у него теперь попросишь?
- Может, хлеба даст?..
- Лучше ему не показываться. Пойдем так, - опять к энтим. Белку убьем, поедим...
.. . . . . . . . . . . .
Андрей Голиков влез на печь, дрожал всеми суставами. (Старец, идя в моленную, велел ему бросить звонить, к обедне не допустил: "Ступай сажай хлебы".) Остуженные ноги ныли на горячих камнях, от голода мутилось в голове. Лежал ничком, схватил зубами подстилку. Чтобы не кричать, твердил мысленно из писания Аввакума: "Человек - гной еси и кал еси... Хорошо мне с собаками жить и со свиньями, так же и они воняют, что и моя душа, зловонною вонею. От грехов воняю, яко пес мертвой..."
Бесноватый мужик, шевелясь на цепи в углу, проговорил:
- Ночью нынче старичок опять мед жрал...
Андрей на этот раз не крикнул ему: "Не бреши!", крепче закусил подстилку. Сил не хватало больше давить в себе страшного беса сомнения. Вошел этот бес в Андрюшку по малому случаю. Постились втроем - Нектарий и послушники - сорок дней, не вкушая ничего, только воду, и то небольшой глоток. Чтобы Андрей и Порфирий, читая правила, не шатались, он приказывал мочить рот квасом и парить грудь. Про себя говорил: "Мне этого не надо, мне ангел росою райскою уста освежает". И - чудно: Андрей и Порфирий от слабости едва лепетали, - одни глаза остались, а он - свеж.
Только ночью раз Андрей увидал, как старец тихонько слез с печи, зачерпнул из горшка ложку меду и потребил его с неосвященной просфорой. У Андрюшки похолодели члены; кажется, лучше бы при нем сейчас человека зарезали, чем - это. И не знал - утаить, что видел, или сказать? Утром все-таки, заплакав, сказал. Нектарий даже задохнулся:
- Собака, дура! То бес был, не я. А ты обрадовался! Вот она, плоть окаянная! Тебе бы за ложку меду царствие небесное продать!