А пан Бадовский такой пан, что за простую курицу готов поднять всю свою загоновую шляхту, - Альтер был у него фактором. Так пан Ба-довский налетел со шляхтой на пана Малаховского. Была стрельба из пистолей! Ох, бог, бог... Потом пан Малаховский налетел со своей шляхтой на пана Бадовского. Сколько извели пороха - и все из-за одного убитого еврея... Потом они помирились и выпили пятьдесят бочонков пива. Сюда налетели шляхтичи пана Малаховского, схватили меня, схватили пятерых наших евреев, бросили нас на простую телегу, придавили жердями, как снопы возят, и повезли к пану Бадовскому на двор... Пан Малаховский держался за живот, - так он смеялся: "Вот тебе, пан Бадовский, за одного жида - шестеро". У Янкеля Кагана сломали ребро, покуда он лежал в телеге, у Моисея Левида отбили печенку, у меня ноги сохнут с тех пор...
- Так, если не врешь, - сказал Волков, наливая молока в глиняную тарелку, - отчего же деревня у вас худая?
- А мужикам с чего жиреть?
- Не жиреть, зачем? Обрастать мужику нельзя давать очень-то... Все-таки избы прикрыть бы надо. Это что же у вас, - я посмотрел, - скоты лучше живут... Оброчных, видимо, нет совсем?
- У нас все мужики на барщине.
- И сколько дней барщина?
- А все шесть дней на пана работают.
Волков опять удивился... "У нас бы царская казна не допустила, - с такого голого мужика полушки не возьмешь..."
- Кто же у вас в казну дани платит? Паны, что ли?
- Нет, паны даней не платят. Мы панам платим...
- Вот так государство. - Волков усмехнулся, покрутил головой. - Саня, вот воля панам...
Но Санька не слушала. Глаза раскрыты, зрачки остановились. Повернулась к окошку, прильнула к мокрому стеклу. На улице все громче слышалась музыка, бубенцы, голоса. Корчмарь, забеспокоясь, взял подсвечник, сутуло зашаркал к двери:
- Так я же говорил, - пан Малаховский вам не даст спать...
.. . . . . . . . . . . .
У корчмы остановился десяток саней. Евреи пиликали на скрипках, дули в хрипучие кларнеты. Шляхтичи, вповалку на коврах, задирая ноги, хохотали, кричали, подзадоривая. Один, усатый, в коротком кожухе, отплясывал на утоптанном снегу, - то важно выступал, проводя по усам, то бешено крутился, и сабля летела за ним.
Подскакали всадники с факелами, соскочили наземь. Из темноты вырос четверик рослых коней с павлиньими перьями на задранных башках, - в открытых санях - дамы. (Санька так и прилипла к стеклу, лупясь на заграничных: все в узких бархатных шубках, меховые воротнички, маленькие шапочки - набок.) Дамы смеялись, озаренные факелами. С запяток саней слез коренастый пан, пошатываясь, пошел к корчме, - за мутным стеклом увидел Санькино лицо. "Айда!" - махнул шляхте. Пан и позади него шляхтичи, - иные в простых кожухах, иные и совсем рваные, но все при саблях и пистолетах, - ворвались в корчму. Пан, красный, как медный котел, раздвинув ноги, провел горстью по усам, столь великим, что не вмещались в горсть. Кунтуш его на черно-бурых лисах был в снегу, - видно, пан не раз валился с запяток. Громыхнув саблей, блестя глазами на Саньку, заговорил пышно, с пропитой натугой:
- Милостивая моя пани княгиня, проклятый корчмарь поздно донес мне о вашем приезде. Как! Чтобы такая красивая, высокородная пани ночевала в гадкой корчме! Не позволим. Шляхта, вались в ноги, проси пани княгиню в замок...
Шляхтичи, - были между ними и седые, украшенные сабельными рубцами поперек лица, - наполняя корчму духом перегара, стали бросаться на одно колено перед Санькой, сорвав шапку, ладонью ударяли в грудь:
- Милостивейшая пани княгиня, умереть - не встану от ваших божественных ножек, - пожалуй к пану Малаховскому.
Александра Ивановна, как выскочила из-за стола, сдернув с плеч дорожную шаль, так и стояла перед коленопреклоненной шляхтой, бледная, с поднятыми бровями, только ноздри вздрагивали. Корчмарь высоко держал свечу. Пан Малаховский, глядя на такую красавицу, толкнул одного, другого шляхтича и, подступив, грузно пал сам на колено:
