Петр Первый. Книга 2. Странца 126
То же сделали и офицеры. Борис Петрович, бросив шпаги на лавку, начал зло кричать на шведов: зачем не сдавались раньше, причинили столько несносных обид и смерти людям, коварством взорвали крепость... В избе стояли обросшие щетиной, загорелые, отчаянные кавалерийские полковники, недобро поглядывали. Все же комендант мужественно ответил генерал-фельдмаршалу:
- Между нашими - много женщин и детей, также суперинтендант, почтенный пастор Эрнст Глюк с женой и дочерьми... Прошу их пропустить свободно, не отдавая солдатам... Женщины и дети тебе не составят чести...
- Знать ничего не хочу! - крикнул Борис Петрович... Мягкое, привычное скорее домашнему обиходу бритое лицо его вспотело от гнева. Вжимая живот, вылез из-за стола. - Господина коменданта и господ офицеров взять под караул! - Оправил трехцветную перевязь, воинственно накинул малинового сукна короткий плащ, сопровождаемый полковниками - вышел к войскам.
Черный дым валил из крепости, застилая солнце. Около трехсот пленных шведов стояло, понурясь, на берегу. Русские солдаты, еще не зная - как прикажут с пленными, только похаживали около ливонских сердитых мужиков, - недели две тому назад бежавших в Мариенбург, в осаду, от нашествия, - заговаривали с женщинами, сидевшими на узлах, горестно уткнув головы в колени. Заиграла труба. Важно шел генерал-фельдмаршал, звякая длинными звездчатыми шпорами.
Из-за кучки спешившихся драгун на него взглянули чьи-то глаза, - точно два огонька - обожгли сердце... Время военное, - иной раз женские глаза - острее клинка. Борис Петрович кашлянул важно - "Гм!" - и обернулся... За пыльными солдатскими кафтанами - голубая юбка... Насупился, выпятив челюсть, и - увидел эти глаза - темные, блестевшие слезами и просьбой и молодостью... На фельдмаршала из-за солдатских спин, поднявшись на цыпочки, глядела девушка лет семнадцати. Усатый драгун накинул ей поверх платьишка мятый солдатский плащ (августовский день был прохладен) и сейчас старался оттереть ее плечом от фельдмаршала. Она молча вытягивала шею, измученное страхом свежее лицо ее силилось улыбаться, губы морщились. "Гм", - в третий раз крякнул Борис Петрович, пошел мимо к пленным...
.. . . . . . . . . . . .
В сумерки, отдохнув после обеда, Борис Петрович сидел на лавке, вздыхал... В избе при нем был только один Ягужинский, царапал пером на углу стола...
- Смотри - глаза попортишь, - тихо сказал Борис Петрович.
- Кончаю, господин фельдмаршал...
- Ну, кончаешь, - кончай... (И - уже совсем про себя.) Так-то вот оно нашего брата... Ну, ну... Ах ты, боже мой...
Легонько постукивал всей горстью по столу, глядел в мутное окошечко. На озере - в крепости еще полыхало... Ягужинский весело-насмешливо косился на господина фельдмаршала: ишь, как его подперло, шея надулась, лицо потерянное.
- Отнесешь указ-то полковнику, - сказал Борис Петрович, - да зайди во второй драгунский полк, что ли... Этого, как его, Оську Демина, урядника, разыщи. Там с ним в обозе - бабенка одна... Жалко - пропадет, - замнут драгуны... Ты ее приведи-ка сюда... Постой... Оське - на-ка - передай рубль, - жалую, скажи...
- Все будет исполнено, господин фельдмаршал...
Борис Петрович - один в избе - кряхтел, качал головой. И ведь ничего не поделаешь: без греха, как ты ни старайся, - не прожить... В девяносто седьмом году ездил в Неаполь... Привязалась к сердцу черненькая одна... Хоть плачь... И на Везувий лазил, глядел на адский огонь, и на острове Капри лазил на страшные скалы, глядел капища поганских римских богов, и прилежно осматривал католические монастыри, глядел и руками трогал: доску, на которой сидел господь бог, умывая ученикам ноги, и часть хлеба тайные вечери, и крест деревянный - в нем часть пупа Христова и часть обрезанья, и один башмак Христов - ветхий, и главу пророка Захарии - отца Иоанна Предтечи, и многое другое вельми предивное и пречудесное... Так нет же - все заслонила ему востроглазая Джулька, с бубном плясала, песни пела...
- Между нашими - много женщин и детей, также суперинтендант, почтенный пастор Эрнст Глюк с женой и дочерьми... Прошу их пропустить свободно, не отдавая солдатам... Женщины и дети тебе не составят чести...
- Знать ничего не хочу! - крикнул Борис Петрович... Мягкое, привычное скорее домашнему обиходу бритое лицо его вспотело от гнева. Вжимая живот, вылез из-за стола. - Господина коменданта и господ офицеров взять под караул! - Оправил трехцветную перевязь, воинственно накинул малинового сукна короткий плащ, сопровождаемый полковниками - вышел к войскам.
Черный дым валил из крепости, застилая солнце. Около трехсот пленных шведов стояло, понурясь, на берегу. Русские солдаты, еще не зная - как прикажут с пленными, только похаживали около ливонских сердитых мужиков, - недели две тому назад бежавших в Мариенбург, в осаду, от нашествия, - заговаривали с женщинами, сидевшими на узлах, горестно уткнув головы в колени. Заиграла труба. Важно шел генерал-фельдмаршал, звякая длинными звездчатыми шпорами.
Из-за кучки спешившихся драгун на него взглянули чьи-то глаза, - точно два огонька - обожгли сердце... Время военное, - иной раз женские глаза - острее клинка. Борис Петрович кашлянул важно - "Гм!" - и обернулся... За пыльными солдатскими кафтанами - голубая юбка... Насупился, выпятив челюсть, и - увидел эти глаза - темные, блестевшие слезами и просьбой и молодостью... На фельдмаршала из-за солдатских спин, поднявшись на цыпочки, глядела девушка лет семнадцати. Усатый драгун накинул ей поверх платьишка мятый солдатский плащ (августовский день был прохладен) и сейчас старался оттереть ее плечом от фельдмаршала. Она молча вытягивала шею, измученное страхом свежее лицо ее силилось улыбаться, губы морщились. "Гм", - в третий раз крякнул Борис Петрович, пошел мимо к пленным...
.. . . . . . . . . . . .
В сумерки, отдохнув после обеда, Борис Петрович сидел на лавке, вздыхал... В избе при нем был только один Ягужинский, царапал пером на углу стола...
- Смотри - глаза попортишь, - тихо сказал Борис Петрович.
- Кончаю, господин фельдмаршал...
- Ну, кончаешь, - кончай... (И - уже совсем про себя.) Так-то вот оно нашего брата... Ну, ну... Ах ты, боже мой...
Легонько постукивал всей горстью по столу, глядел в мутное окошечко. На озере - в крепости еще полыхало... Ягужинский весело-насмешливо косился на господина фельдмаршала: ишь, как его подперло, шея надулась, лицо потерянное.
- Отнесешь указ-то полковнику, - сказал Борис Петрович, - да зайди во второй драгунский полк, что ли... Этого, как его, Оську Демина, урядника, разыщи. Там с ним в обозе - бабенка одна... Жалко - пропадет, - замнут драгуны... Ты ее приведи-ка сюда... Постой... Оське - на-ка - передай рубль, - жалую, скажи...
- Все будет исполнено, господин фельдмаршал...
Борис Петрович - один в избе - кряхтел, качал головой. И ведь ничего не поделаешь: без греха, как ты ни старайся, - не прожить... В девяносто седьмом году ездил в Неаполь... Привязалась к сердцу черненькая одна... Хоть плачь... И на Везувий лазил, глядел на адский огонь, и на острове Капри лазил на страшные скалы, глядел капища поганских римских богов, и прилежно осматривал католические монастыри, глядел и руками трогал: доску, на которой сидел господь бог, умывая ученикам ноги, и часть хлеба тайные вечери, и крест деревянный - в нем часть пупа Христова и часть обрезанья, и один башмак Христов - ветхий, и главу пророка Захарии - отца Иоанна Предтечи, и многое другое вельми предивное и пречудесное... Так нет же - все заслонила ему востроглазая Джулька, с бубном плясала, песни пела...