Петр Первый. Книга 2. Странца 129
Были такие городки, где остались одни старики, старухи да малые дети, - про кого ни спроси: - этот взят в драгуны, этот на земляных работах или увезен на Урал, а этот - еще недавно держал на базаре лавку - и почтенный и богобоязненный, - бросил жену, малых ребят, свистит с кистенем в овраге у большой дороги...
Федька не раз задумывался, - не пристать ли к разбойникам, пошалить? Да и так рассуждая: куда было деваться? Не век бродить меж двор, - надоест... Но Андрей - ни за что... Уперся, - пойдем, пойдем на полдень до края земли... Федька ему: "Ну, придешь, опять же там - люди, даром кормить не станут, придется батрачить у казаков или лезть в кабалу к помещику, ломать спину на черта... А пошалили бы да погуляли - глядь и зашили бы каждый в шапку по сто рублев. С такими деньгами в купцы можно выйти. Тут уж к тебе ни драгун, ни подьячий, ни помещик не привяжется, - сам хозяин..."
Один раз, - это было летом, - сидели на вечерней заре в поле. От костра из сухого навоза тянул дымок, ветер клонил стебли, посвистывал. Андрюшка глядел на догоревшую зарю, ее осталось - тусклая полоса у края земли.
- Федя, вот что я тебе скажу один раз... Живет во мне сила, ну такая сила - больше человеческой... Слушаю - ветер свистит по стеблям и - понимаю, так понимаю все, - грудь разрывает... Гляжу - заря вечерняя, сумрак, и - все понимаю, так бы и разлился по небу с этой зарей, такая во мне печаль и радость...
- У нас в деревне был дурачок, гусиный пастух, - сказал Федька, ковыряя стеблем в рассыпающихся углях, - такое же нес, бывало, понять ничего нельзя... Играл хорошо на тростниковых дудках, - всей деревней ходили слушать... Тогда искали людей к покойному к Францу Лефорту в музыканты, - что ж ты думаешь - взяли его...
- Федя, мне под Нарвой рассказывал крепостной человек Бориса Петровича про итальянскую страну... Про живописцев... Как они живут, как они пишут... Я не успокоюсь, рабом послед-ним отдамся такому живописцу - краски тереть... Федя, я умею... Взять доску деревянную, дубовую, протереть маслицем, покрыть грунтом... В черепочках натрешь красок, иные на масле, а иные на яйце... Берешь кисточки... (Голиков говорил совсем тихо, не заглушал посвистывания ветра.) Федя, день просветлел и померк, а у меня на доске день горит вечно... Стоит ли древо, - береза, сосна, - что в нем? А взгляни на мое древо на моей доске, все поймешь, заплачешь...
- Где ж она, страна эта?
- Не знаю, Федя... Спросим, - скажут.
- Можно и туда... Все равно.
4
Весною семьсот второго года в Архангельск прибыли на корабле десять шлюзных мастеров, нанятых в Голландии Андреем Артамоновичем Матвеевым за большое жалованье (по семнадцати рублев двадцати копеек в месяц, на государевых кормах). Половину мастеров отправили под Тулу, на Ивановское озеро - строить (как было задумано в прошлом году) тридцать один каменный шлюз между Доном и Окой через Упу и Шать. Другая половина мастеров поехала в Вышний Волочек - строить шлюз между Тверицей и Мстою.
Вышневолоцким шлюзом должно было соединиться Каспийское море с Ладожским озером, Ивановскими шлюзами - Ладожское озеро, все Поволжье - с Черным морем.
Петр был в Архангельске, где укрепляли устье Двины и строили фрегаты для беломорского флота. Здешние промышленники рассказали ему, что издавна известен путь из Белого моря в Ладогу - через Выг, Онего-озеро и Свирь. Путь трудный - много переволок и порогов, но, если прокопать протоки и поставить шлюзы до Онего-озера - все беломорское приморье повезет товары прямым сплавом в Ладогу.
Туда - в Ладожское озеро - упирались все три великих пути от трех морей, - Волга, Дон и Свирь. От четвертого - Балтийского моря - Ладогу отделял небольшой проток Нева, оберегаемый двумя крепостями - Нотебургом и Ниеншанцем. Голландский инженер Исаак Абрагам говорил Петру, указывая на карту: "Прокопав шлюзовые каналы, вы оживите мертвые моря, и сотни ваших рек, воды всей страны устремятся в великий поток Невы и понесут ваши корабли в открытый океан".
Федька не раз задумывался, - не пристать ли к разбойникам, пошалить? Да и так рассуждая: куда было деваться? Не век бродить меж двор, - надоест... Но Андрей - ни за что... Уперся, - пойдем, пойдем на полдень до края земли... Федька ему: "Ну, придешь, опять же там - люди, даром кормить не станут, придется батрачить у казаков или лезть в кабалу к помещику, ломать спину на черта... А пошалили бы да погуляли - глядь и зашили бы каждый в шапку по сто рублев. С такими деньгами в купцы можно выйти. Тут уж к тебе ни драгун, ни подьячий, ни помещик не привяжется, - сам хозяин..."
Один раз, - это было летом, - сидели на вечерней заре в поле. От костра из сухого навоза тянул дымок, ветер клонил стебли, посвистывал. Андрюшка глядел на догоревшую зарю, ее осталось - тусклая полоса у края земли.
- Федя, вот что я тебе скажу один раз... Живет во мне сила, ну такая сила - больше человеческой... Слушаю - ветер свистит по стеблям и - понимаю, так понимаю все, - грудь разрывает... Гляжу - заря вечерняя, сумрак, и - все понимаю, так бы и разлился по небу с этой зарей, такая во мне печаль и радость...
- У нас в деревне был дурачок, гусиный пастух, - сказал Федька, ковыряя стеблем в рассыпающихся углях, - такое же нес, бывало, понять ничего нельзя... Играл хорошо на тростниковых дудках, - всей деревней ходили слушать... Тогда искали людей к покойному к Францу Лефорту в музыканты, - что ж ты думаешь - взяли его...
- Федя, мне под Нарвой рассказывал крепостной человек Бориса Петровича про итальянскую страну... Про живописцев... Как они живут, как они пишут... Я не успокоюсь, рабом послед-ним отдамся такому живописцу - краски тереть... Федя, я умею... Взять доску деревянную, дубовую, протереть маслицем, покрыть грунтом... В черепочках натрешь красок, иные на масле, а иные на яйце... Берешь кисточки... (Голиков говорил совсем тихо, не заглушал посвистывания ветра.) Федя, день просветлел и померк, а у меня на доске день горит вечно... Стоит ли древо, - береза, сосна, - что в нем? А взгляни на мое древо на моей доске, все поймешь, заплачешь...
- Где ж она, страна эта?
- Не знаю, Федя... Спросим, - скажут.
- Можно и туда... Все равно.
4
Весною семьсот второго года в Архангельск прибыли на корабле десять шлюзных мастеров, нанятых в Голландии Андреем Артамоновичем Матвеевым за большое жалованье (по семнадцати рублев двадцати копеек в месяц, на государевых кормах). Половину мастеров отправили под Тулу, на Ивановское озеро - строить (как было задумано в прошлом году) тридцать один каменный шлюз между Доном и Окой через Упу и Шать. Другая половина мастеров поехала в Вышний Волочек - строить шлюз между Тверицей и Мстою.
Вышневолоцким шлюзом должно было соединиться Каспийское море с Ладожским озером, Ивановскими шлюзами - Ладожское озеро, все Поволжье - с Черным морем.
Петр был в Архангельске, где укрепляли устье Двины и строили фрегаты для беломорского флота. Здешние промышленники рассказали ему, что издавна известен путь из Белого моря в Ладогу - через Выг, Онего-озеро и Свирь. Путь трудный - много переволок и порогов, но, если прокопать протоки и поставить шлюзы до Онего-озера - все беломорское приморье повезет товары прямым сплавом в Ладогу.
Туда - в Ладожское озеро - упирались все три великих пути от трех морей, - Волга, Дон и Свирь. От четвертого - Балтийского моря - Ладогу отделял небольшой проток Нева, оберегаемый двумя крепостями - Нотебургом и Ниеншанцем. Голландский инженер Исаак Абрагам говорил Петру, указывая на карту: "Прокопав шлюзовые каналы, вы оживите мертвые моря, и сотни ваших рек, воды всей страны устремятся в великий поток Невы и понесут ваши корабли в открытый океан".