Петр Первый. Книга 3. Страница 058
У шведов перед очами гора гордости стояла, через которую не увидели нашего подлога... Об сем машкерадном бое, где было нами побито и взято в плен треть нарвского гарнизона, услышите вы от самовидца оного, от гвардии поручика Ягужинского, он скоро у вас будет... Что до посылки в Питербург лекарственных трав для аптеки - до сих пор сюда ни золотника не послано... О чем я многажды писал Андрею Виниусу, который каждый раз отподчивал меня московским тотчасом... О чем извольте его допросить: почему делается такое главное дело с таким небрежением, которое тысячи его голов дороже... Птръ..."
Прочтя, князь-кесарь поднес к губам то место письма, где была подпись. Тяжко вздохнул.
- Душно, - сказал он. - Жара, мгла... Дел много. А за день и половины не переделаешь... Помощники, ах, помощнички мои!.. Трудиться мало кто хочет, все норовят - скользь. Да ухватить побольше... А ты чего нарядился, парик надел?.. К царевне, что ли, едешь? Ее нет во дворце, в Измайловском она... Ты - увидишь ее - не забудь: на Петровке, в кружале, в кабаке, на окне стоит дорогой скворец, так хорошо говорит по-русски - все люди, которые мимо идут, останавливаются и слушают. Я сам давеча из кареты слушал. Его можно купить, ежели царевна пожелает... Ступай... По пути скажи дьяку Нестерову, чтоб послал за Андреем Виниусом, - привести его ко мне тотчас... На, целуй руку...
5
После полудня стало накрапывать. Анисья Толстая, страшась приуныния, придумала играть в мяч в пустой тронной палате, где уже много лет никто не бывал.
Анне и Марфе - девам Меньшиковым - лишь бы играть во что-нибудь - развевая лентами, протянув голые по локоть пухлые руки, они с визгом носились за мячиком по скрипучим половицам. Наталье Алексеевне сегодня было почему-то слезливо, игра не веселила... Когда она была совсем маленькой, в этой палате во всех окошках, высоко от пола, всегда горело солнце сквозь красные, желтые, синие стеклышки и блестела золоченая кожа на стенах. Кожу ободрали, и стены стояли бревенчатые, с висевшей паклей. По крыше стучал дождь. Она сказала Катерине:
- Не люблю Измайловского дворца, большой, пустой, чисто покойник... Пойдем куда-нибудь, сядем тихонечко.
Она положила руку на плечо Катерине и повела ее вниз, в маленькую, тоже брошенную и забытую, спальню покойной матери, Натальи Кирилловны. Сколько прошло времени, а здесь - хотя слабо - пахло не то ладаном, не то мускусом. Наталья Кирилловна до последних дней любила восточные ароматы.
Наталья взглянула на голую кровать с витыми столбиками, без полога, на четырехугольное тусклое зеркальце на стене, отвернулась и толкнула ветхую раму. В комнату вошел запах дождя, шелестевшего по листьям сирени под окошком, по лопухам, по крапиве...
- Сядем, Катя. - И они сели у раскрытого окошка. - Да! - вздохнула Наталья. - Вот уж и лето кончается, не успеешь оглянуться - осень... Тебе что! В девятнадцать лет на дни не оглядываются, пускай летят, как птицы... А мне, знаешь сколько? Я ведь на пять лет только моложе брата Петруши... Сочти-ка... Матушка вышла замуж семнадцати лет, отцу было под сорок... Он был толстый, от бороды всегда пахло мятой, и все хворал... Я его мало помню... Умер от водяной болезни... Анисья Толстая один раз выпила наливочки и давай мне рассказывать заветное... У матушки в молодости нрав был веселый, беспечный, пылкий... Понимаешь? (Наталья затуманенно взглянула в глаза Катерине.) Про нее чего только не плели Софьины-то приспешники да блюдолизы... А разве можно ее винить? По-старозаветному - все грех, что ты женщина - и то грех, - сосуд дьявола, адовы врата... А по-нашему по-новому: амур прелестный прилетел и пронзил стрелой... Что же - после этого в пруд осенней ночью кидаться с камнем на шее? Не женщина - амур виноват!.. Анисья рассказывает - жил в те времена в Москве боярский сын Мусин-Пушкин, ангельской, а - лучше сказать - бесовской красоты человек, смелый, горячий, наездник, гуляка... На масленой неделе на льду, на Москве-реке, вызывал любого биться на кулачках...
Прочтя, князь-кесарь поднес к губам то место письма, где была подпись. Тяжко вздохнул.
- Душно, - сказал он. - Жара, мгла... Дел много. А за день и половины не переделаешь... Помощники, ах, помощнички мои!.. Трудиться мало кто хочет, все норовят - скользь. Да ухватить побольше... А ты чего нарядился, парик надел?.. К царевне, что ли, едешь? Ее нет во дворце, в Измайловском она... Ты - увидишь ее - не забудь: на Петровке, в кружале, в кабаке, на окне стоит дорогой скворец, так хорошо говорит по-русски - все люди, которые мимо идут, останавливаются и слушают. Я сам давеча из кареты слушал. Его можно купить, ежели царевна пожелает... Ступай... По пути скажи дьяку Нестерову, чтоб послал за Андреем Виниусом, - привести его ко мне тотчас... На, целуй руку...
5
После полудня стало накрапывать. Анисья Толстая, страшась приуныния, придумала играть в мяч в пустой тронной палате, где уже много лет никто не бывал.
Анне и Марфе - девам Меньшиковым - лишь бы играть во что-нибудь - развевая лентами, протянув голые по локоть пухлые руки, они с визгом носились за мячиком по скрипучим половицам. Наталье Алексеевне сегодня было почему-то слезливо, игра не веселила... Когда она была совсем маленькой, в этой палате во всех окошках, высоко от пола, всегда горело солнце сквозь красные, желтые, синие стеклышки и блестела золоченая кожа на стенах. Кожу ободрали, и стены стояли бревенчатые, с висевшей паклей. По крыше стучал дождь. Она сказала Катерине:
- Не люблю Измайловского дворца, большой, пустой, чисто покойник... Пойдем куда-нибудь, сядем тихонечко.
Она положила руку на плечо Катерине и повела ее вниз, в маленькую, тоже брошенную и забытую, спальню покойной матери, Натальи Кирилловны. Сколько прошло времени, а здесь - хотя слабо - пахло не то ладаном, не то мускусом. Наталья Кирилловна до последних дней любила восточные ароматы.
Наталья взглянула на голую кровать с витыми столбиками, без полога, на четырехугольное тусклое зеркальце на стене, отвернулась и толкнула ветхую раму. В комнату вошел запах дождя, шелестевшего по листьям сирени под окошком, по лопухам, по крапиве...
- Сядем, Катя. - И они сели у раскрытого окошка. - Да! - вздохнула Наталья. - Вот уж и лето кончается, не успеешь оглянуться - осень... Тебе что! В девятнадцать лет на дни не оглядываются, пускай летят, как птицы... А мне, знаешь сколько? Я ведь на пять лет только моложе брата Петруши... Сочти-ка... Матушка вышла замуж семнадцати лет, отцу было под сорок... Он был толстый, от бороды всегда пахло мятой, и все хворал... Я его мало помню... Умер от водяной болезни... Анисья Толстая один раз выпила наливочки и давай мне рассказывать заветное... У матушки в молодости нрав был веселый, беспечный, пылкий... Понимаешь? (Наталья затуманенно взглянула в глаза Катерине.) Про нее чего только не плели Софьины-то приспешники да блюдолизы... А разве можно ее винить? По-старозаветному - все грех, что ты женщина - и то грех, - сосуд дьявола, адовы врата... А по-нашему по-новому: амур прелестный прилетел и пронзил стрелой... Что же - после этого в пруд осенней ночью кидаться с камнем на шее? Не женщина - амур виноват!.. Анисья рассказывает - жил в те времена в Москве боярский сын Мусин-Пушкин, ангельской, а - лучше сказать - бесовской красоты человек, смелый, горячий, наездник, гуляка... На масленой неделе на льду, на Москве-реке, вызывал любого биться на кулачках...