Александр Твардовский. Страна Муравия. Глава 16

 
— Мой дед родной Мирон Фролов
Нас, молодых, бодрей.
Шестнадцать пережил попов
И четырех царей.
 
 
Мы, как подлесок, все под ним
Росли един перед другим.

И, приподнявшись от земли,
Все кланялись ему.
И шли в заводы, в шахты шли,
В солдаты и в тюрьму.
 
 
Шли, заполняли белый свет,
Жить не при чем в семье.
Бреди — и где нас только нет,
Фроловых, на земле!
 
 
Живут в Москве, и под Москвой,
В Сибири от годов;
Есть машинист, есть летчик свой.
Профессор есть Фролов.
 
 
Есть агроном, есть командир,
Писатель даже есть один.
 
 
И все — один перед другим,
Хоть на меня смотри,
Росли под дедом под своим,
В него — богатыри.
 
 
Шесть ран принес с гражданской я,
Шесть дырок, друг родной.
Когда б силенка не моя,
Хватило бы одной.
 
 
По всем законам — инвалид,
Не плуг бы мне — костыль...
А после здесь уж был я бит,
Добро, что богатырь.
 
 
Делил луга, взимал налог
И землю нарезал.
И свято линию берег,
Что Ленин указал.
 
 
Записки мне тогда под дверь
Подсовывал Грачев:
"Земли себе сажень отмерь
И доски заготовь".
 
 
Фроловы были силачи,
Грачевы были богачи.
Грачевы — в лавку торговать,
Фроловы — сваи загонять.
 
 
Грачевы — сало под замок,
Фроловы — зубы на полок.
Мой враг до гроба и палач,
Вот в этот день и час,
Где ты на свете, Степка Грач,
И весь твой подлый класс?!
 
 
И в смертный срок мой вспомню я,
Как к милости твоей
Просить ходила мать моя
Картошек для детей;
 
 
Как побирушкой робко шла
По дворне по твоей,
Полкан Иванычем звала
Собаку у дверей...
 
 
Да я и не про то теперь...
За землю мстил Грачев.
Земли, так и писал, отмерь
И доски заготовь.
 
 
Подстерегли меня они
В ночь под Успеньев день —
Грачевы, целый взвод родни
Из разных деревень.
 
 
Жилье далеко в стороне,
Ночь, ветки — по глазам.
И только палочка при мне,
Для сына вырезал.
 
 
И первый крикнул Степка Грач:
— Стой тут. И — руки вверх!
Не лезь в карман, не будь горяч,
Засох твой револьвер.
 
 
Сдавай бумаги, говорят,
Давай, отчитывайся, брат!
Стою. А все они с дубьем,
Я против банды слаб.
 
 
Ну, шли б втроем, ну, вчетвером,
Ну, впятером хотя б...
Лощинка, лес стоит немой,
Тишь-тишина вокруг.
 
 
Кричать? —
Кричать характер мой
Не позволяет, друг.
 
 
А тени сходятся тесней,
Минута настает.
И тех, которые пьяней,
Пускают наперед.
 
 
Троих я сбил. А сзади — раз!
И полетел картуз...
И только помню, как сейчас,
За голову держусь.
 
 
Лежу лицом в сырой траве,
И звон далекий в голове.
И Грач толкает сыновей:
— Скорей! Грех, Господи...
Скорей!..
 
 
Да, помню, точно сквозь туман,
Прощался я: "Сынок!..
Прости, что палочку сломал,
Подарок не сберег.
 
 
Прощай, сынок. Расти большой.
Живи, сынок, учись,
И стой, родной, как батька твой,
За нашу власть и жизнь!.."
 
 
Потом с полночи до утра
Я полз домой, как мог.
От той лощинки до двора
Кровавый след волок.
 
 
К крыльцу отцовскому приполз,
И не забуду я,
Как старый наш фроловский пес
Залаял на меня!
 
 
Хочу позвать: "Валет! Валет!.."
Не слушается рот.
...Ты говоришь, на сколько лет
Такая жизнь пойдет?..
 
 
Так вот даю тебе ответ
Открытый и сердечный:
Сначала только на пять лет.
— А там?..
— А там — на десять лет.
 
 
— А там?..
— А там — на двадцать лет.
— А там?..
— А там — навечно.
— И это твердо, значит?
— Да.
— Навечно, значит?
— Навсегда!..
 
 
Эх, друг родной, сказать любя,
 Без толку носит черт тебя!..
 
 
Да я б на месте на твоем,
Товарищ Моргунок,
Да отпусти меня райком,
Я б целый свет прошел пешком,
 
 
По всей Европе прямиком,
Прополз бы я, проник тайком,
Без тропок и дорог.
 
 
И правду всю рабочий класс
С моих узнал бы слов:
Какая жизнь теперь у нас,
Как я живу, Фролов.
 
 
И где б не мог сказать речей,
Я стал бы песню петь:
"Душите, братья, палачей,
Довольно вам терпеть!"
 
 
И шел бы я, и делал я
Великие дела.
И эта проповедь моя
Людей бы в бой вела.
 
 
И если будет суждено
На баррикадах пасть,
В какой земле — мне все равно,
За нашу б только власть.
 
 
И где б я, мертвый, ни лежал,
Товарищ Моргунок,
Родному сыну завещал:
Иди вперед, сынок.
 
 
Иди, сынок.
Расти большой.
Живи, сынок, учись.
И стой, родной, как батька твой,
За нашу власть и жизнь!