Чисто-начисто обмыты, Гривы в косы перевиты, Чёлки собраны в пучок, Шерсть – ну, лоснится, как шёлк; В стойлах – свежая пшеница, Словно тут же и родится, И в чанах больших сыта[33] Будто только налита. «Что за притча[34] тут такая? — Спальник думает, вздыхая. — Уж не ходит ли, постой, К нам проказник домовой? Дай-ка я подкараулю, А нешто, так я и пулю, Не смигнув, умею слить[35], — Лишь бы дурня уходить. Донесу я в думе царской, Что конюший государской — Басурманин[36], ворожей, Чернокнижник[37] и злодей; Что он с бесом хлеб-соль водит, В церковь божию не ходит, Католицкой держит крест И постами мясо ест». В тот же вечер этот спальник, Прежний конюших начальник, В стойлы спрятался тайком И обсыпался овсом.
Вот и полночь наступила. У него в груди заныло: Он ни жив ни мёртв лежит, Сам молитвы всё творит, Ждёт суседки… Чу! всам-деле, Двери глухо заскрыпели, Кони топнули, и вот Входит старый коновод. Дверь задвижкой запирает, Шапку бережно скидает, На окно её кладёт И из шапки той берёт В три завёрнутый тряпицы Царский клад – перо Жар-птицы. Свет такой тут заблистал, Что чуть спальник не вскричал, И от страху так забился, Что овёс с него свалился. Но суседке невдомёк! Он кладёт перо в сусек[38], Чистить коней начинает, Умывает, убирает, Гривы длинные плетёт, Разны песенки поёт.
