После нового раздумья Том сказал:
— Гекки, а ты не проговоришься?
— Том, проговариваться нам никак нельзя. Сам знаешь: если этого индейского дьявола не повесят, он не задумается нас утопить, как котят. Попробуй только, проговорись! Вот что, Том, дадим друг другу клятву, что будем молчать, — без этого нельзя.
— Что ж, я согласен. Это лучше всего. Просто давай возьмемся за руки и поклянемся, что…
— Нет, так не годится. Это хорошо для каких-нибудь пустяков, особенно с девчонками: они вечно ябедничают и непременно все выболтают, если попадутся. А тут дело важное, значит, надо писать. И обязательно кровью.
Том от всей души приветствовал эту мысль. Выходило таинственно, непонятно и страшно: ночная пора, этот случай, окружающая обстановка — все одно к одному. Он подобрал сосновую щепку, белевшую в лунном свете, достал из кармана кусок сурика, сел так, чтобы свет падал на его работу, и с трудом нацарапал следующие строчки, прикусывая язык, когда выводил толстые штрихи, и высовывая его, когда выводил тонкие:
Гек Финн и Том Сойер клянутся, что будут держать язык за зубами насчет этого дела, а если мы кому скажем или напишем хоть одно слово, то помереть нам, на этом самом месте.
Гекльберри искренне восхищался легкостью, с какой Том все это написал, и его красноречием. Он немедленно вытащил булавку из отворота и собирался уже колоть себе палец, но Том сказал:
— Постой, не надо. Булавка то медная. Может, на ней ярь медянка.
— Какая такая ярь медянка?
— Ядовитая, вот какая. Проглоти попробуй хоть капельку, тогда узнаешь.
Тот размотал нитку с одной из своих иголок, и каждый из мальчиков, уколов большой палец, выжал по капле крови. После долгих стараний, усиленно выжимая кровь из пальца, Том ухитрился подписать первые буквы своего имени, действуя кончиком мизинца, как пером. Потом он показал Гекльберри, как пишут Г и Ф, и дело было кончено. Они зарыли сосновую щепку под самой стеной со всякими таинственными церемониями и заклинаниями, после чего можно было считать, что их языки скованы, оковы заперты на замок и ключ от него далеко заброшен.
В эту минуту какая то фигура проскользнула в пролом с другого конца разрушенного здания, но мальчики этого не заметили.
— Том, — прошептал Гекльберри, — а это нам поможет держать язык за зубами?
— Само собой, поможет. Все равно, что бы ни случилось, надо молчать. А иначе тут же и помрем — не понимаешь, что ли?
— Да я тоже так думаю.
Том довольно долго шептал ему что то. И вдруг протяжно и зловеще завыла собака — совсем рядом, шагах в десяти от них. Мальчики в страхе прижались друг к другу.
— На кого это она воет? — едва дыша, прошептал Гек.
— Не знаю, погляди в щелку. Скорей!
— Нет, лучше ты погляди, Том!
— Не могу, ну никак не могу, Гек!
— Да погляди же! Опять она воет.
— Ну, слава богу, — прошептал Том. — Я узнал ее по голосу. Это собака Харбисона.
— Вот хорошо, а то знаешь, Том, я прямо до смерти испугался, я думал, бродячая собака.
Собака завыла снова. У мальчиков опять душа ушла в пятки.
— Ой, это не она! — прошептал Гекльберри. — Погляди, Том!
Том, весь дрожа от страха, уступил на этот раз, приложился глазом к щели и произнес едва слышным шепотом:
— Ой, Гек, это бродячая собака!
— Скорей, Том, скорей! На кого это она?
— Должно быть, на нас с тобой. Ведь мы совсем рядом.
— Ну, Том, плохо наше дело. И гадать нечего, куда я попаду, это ясно. Грехов у меня уж очень много.
— Пропади все пропадом! Вот что значит отлынивать от школы и делать, что не велят. Я бы мог вести себя не хуже Сида, если б постарался, — так вот нет же, не хотел. Если только мне на этот раз удастся отвертеться, я выходить не буду из воскресной школы! — И Том начал потихоньку всхлипывать.
