– Мы готовы.
– Ну, Джордж Джексон, знаешь ты Шепердсонов?
– Нет, сэр, никогда про них не слыхал.
– Что ж, может, это и правда, а может, и нет. Ну, все готово. Входи, Джордж Джексон. Да смотри не торопись – иди медленно. Если с тобой кто-нибудь есть, пусть останется позади; если он покажется, его застрелят. Подходи теперь. Подходи медленно, отвори дверь сам – ровно настолько, чтобы пролезть, слышишь?
Я не спешил, да и не мог бы спешить при всем желании. Я осторожно подходил к двери, в полной тишине; только слышно было, как бьется мое сердце, – так мне казалось. Собаки молчали, так же как и люди, но шли за мной по пятам. Дойдя до крыльца с тремя вытесанными из бревен ступеньками, я услышал, как в доме отпирают дверь и отодвигают засов. Я взялся за ручку и тихонько нажал на дверь – еще и еще, пока кто-то не сказал:
– Так, теперь довольно, просунь голову в дверь.
Просунуть я просунул, а сам думаю: сейчас ее отрубят.
Свеча стояла на полу, и все они собрались вокруг и с четверть минуты глядели на меня, а я на них. Трое взрослых мужчин целились в меня из ружей, так что я даже зажмурился, сказать по правде; самый старый, лет шестидесяти, уже седой, двое других лет по тридцати или больше, – все трое представительные, красивые, а еще очень милая седовласая старушка, и позади нее две молодые женщины, которых я плохо разглядел.
Старик сказал:
– Ну, так… я думаю, все в порядке. Входи.
Как только я вошел, старый джентльмен сам запер дверь, задвинул засов и велел молодым людям с ружьями идти в комнаты; все пошли в большую гостиную с новым лоскутным ковром на полу, собрались в угол, чтобы их не видно было из окон фасада, – в боковой стене окон не было. Свечу подняли повыше, все стали меня разглядывать и говорили: «Нет, он не из Шепердсонов, в нем нет ничего шепердсоновского».
Потом старик сказал, что я, верно, ничего не буду иметь против обыска, – он не хочет меня обидеть, только проверит, нет ли при мне оружия. Он не стал лазить по карманам, а только провел руками поверх платья и сказал, что все в порядке. Он велел мне не стесняться, быть как дома и рассказать, кто я такой; но тут вмешалась старушка:
– Господь с тобой, Саул! Бедняжка насквозь промок, а может быть, он и голоден. Как ты думаешь?
– Ты права, Рэчел, – я и позабыл.
Тогда старушка сказала:
– Бетси (это негритянке), сбегай и принеси ему, бедняжке, чего-нибудь поесть, поскорей! А вы, девочки, ступайте разбудите Бака и скажите ему… Ах, вот он и сам… Бак, возьми этого, чужого мальчика, сними с него мокрое платье и дай ему что-нибудь из своего, сухое.
Баку на вид казалось столько же, сколько и мне, – лет тринадцать – четырнадцать или около того, хотя он был немножко выше меня ростом. Он был в ночной рубашке, весь взлохмаченный. Он вышел, зевая и протирая кулаком глаза, а другой рукой тащил за собою ружье. Он спросил:
– Разве Шепердсонов тут не было?
Ему ответили, что нет, это была ложная тревога.
– Ну ладно, – сказал он. – А если б сунулись, я бы хоть одного подстрелил.
Все засмеялись, и Боб сказал:
– Где тебе, Бак! Они успели бы снять с нас скальпы, пока ты там раскачивался.
– Конечно, никто меня не позвал, это просто свинство! Всегда меня затирают – так я никогда себя не покажу.
– Ничего, Бак, – сказал старик, – еще успеешь себя показать! Все в свое время, не беспокойся. А теперь ступай, делай, что мать тебе велела.
Мы с Баком поднялись наверх в его комнату, ой дал мне свою рубашку, куртку и штаны, и я все это надел. Пока я переодевался, он спросил, как меня зовут, но прежде чем я успел ему ответить, он пустился мне рассказывать про сойку и про кролика, которых он поймал в лесу позавчера, а потом спросил, где был Моисей, когда погасла свечка. Я сказал, что ни знаю, никогда даже и не слыхал про это.
– Ну так угадай, – говорит он.
– Как же я угадаю, – говорю я, – когда я первый раз про это слышу?
– А догадаться ты не можешь? Ведь это совсем просто.
