– Ну, это уж не твоя вина, Сайлас: было бы можно, так ты бы ее потерял, я думаю. Ведь не только эта рубашка пропала. И ложка тоже пропала, да и это еще не все. Было десять ложек, а теперь стало всего девять. Ну, рубашку, я думаю, теленок сжевал, но ложку-то он не мог проглотить, это уж верно.
– А еще что пропало, Салли?
– Полдюжины свечей пропало – вот что пропало! Может, крысы их съели? Я думаю, что это они; удивительно, как они весь дом еще не изгрызли! Ты все собираешься заделать дыры ж никак не можешь собраться; будь они похитрей, так спали бы у тебя на голове, а ты бы ничего не почуял. Но ведь не крысы же стащили ложку, уж это-то я знаю!
– Ну, Салли, виноват, сознаюсь, – это моя оплошность. Завтра же обязательно заделаю все дыры!
– Куда так спешить, и в будущем году еще успеется. Матильда Энджелина Араминта Фелпс!
Трах! – наперсток стукнул, и девочка вытащила руку из сахарницы и смирно уселась на месте. Вдруг прибегает негритянка и говорит:
– Миссис Салли, у нас простыня пропала!
– Простыня пропала! Ах ты господи!
– Я сегодня же заткну все дыры, – говорит дядя Сайлас, а сам, видно, расстроился.
– Замолчи ты, пожалуйста! Крысы, что ли, стянули простыню! Как же это она пропала, Лиза?
– Ей-богу, не знаю, миссис Салли. Вчера висела на веревке, а теперь пропала: нет ее там.
– Ну, должно быть, светопреставление начинается. Ничего подобного не видывала, сколько живу на свете! Рубашка, простыня, ложка и полдюжины свечей…
– Миссис, – вбегает молодая мулатка, – медный подсвечник куда-то девался!
– Убирайся вон отсюда, дрянь этакая! А то как запущу в тебя кофейником!..
Тетя Салли просто вся кипела. Вижу – надо удирать при первой возможности; улизну, думаю, потихоньку и буду сидеть в лесу, пока гроза не пройдет. А тетя Салли развоевалась, просто удержу нет, зато все остальные притихли и присмирели; и вдруг дядя Сайлас выуживает из кармана эту самую ложку, и вид у него довольно глупый. Тетя Салли всплеснула руками я замолчала, разинув рот, – а мне захотелось убраться куданибудь подальше, – но ненадолго, потому что она сейчас же сказала:
– Ну, так я и думала! Значит, она все время была у тебя в кармане; надо полагать, и все остальное тоже там. Как она туда попала?
– Право, не знаю, Салли, – говорит дядя, вроде как бы оправдываясь, – а не то я бы тебе сказал. Перед завтраком я сидел и читал «Деяния апостолов», главу семнадцатую, и, должно быть, нечаянно положил в карман ложку вместо Евангелия… наверно, так, потому что Евангелия у меня в кармане нет. Сейчас пойду посмотрю: если Евангелие там лежит, значит, я положил его не в карман, а на стол и взял ложку, а после того…
– Ради бога, замолчи! Дайте мне покой! Убирайтесь отсюда все, все до единого, и не подходите ко мне, пока я не успокоюсь!
Я бы ее услышал, даже если бы она шептала про себя, а не кричала так, и встал бы и послушался, даже если бы лежал мертвый. Когда мы проходили через гостиную, старик взял свою шляпу, и гвоздь упал на пол; тогда он просто подобрал его, положил на каминную полку и вышел – и даже ничего не сказал. Том все это видел, вспомнил про ложку и сказал:
– Нет, с ним никаких вещей посылать нельзя, он не надежен. – Потом прибавил: – А все-таки он нам здорово помог с этой ложкой, сам того не зная, и мы ему тоже поможем – и опять-таки он знать не будет: давай заткнем эти крысиные норы!
Внизу, в погребе, оказалась пропасть крысиных нор, и мы возились целый час, зато уж все заделали «как следует, прочно и аккуратно. Потом слышим на лестнице шаги – мы скорей потушили свечку и спрятались; смотрим – идет наш старик со свечкой в одной руке и с целой охапкой всякой всячины в другой, и такой рассеянный – тычется, как во сне. Сначала сунулся к одной норе, потом к другой – все по очереди обошел. Потом задумался и стоял, должно быть, минут пять, обирая сало со свечки; потом повернулся и побрел к лестнице, еле-еле, будто сонный, а сам говорит: „Хоть убей, не помню, когда я это сделал! Вот надо было бы сказать ей, что зря она из-за крыс меня ругала. Ну да уж ладно, пускай! Все равно никакого толку не выйдет“, – и стал подниматься по лестнице, а сам бормочет что-то. А за ним и мы ушли. Очень хороший был старик! Он и сейчас такой!
