. Он на кухне варил обед.
— О чем это вы спорили? — спросил Лорис-Меликов у Хан-Магомы, поздоровавшись с ним.
— А он все Шамиля хвалит, — сказал Хан-Магома, подавая руку Лорису. — Говорит, Шамиль — большой человек. И ученый, и святой, и джигит.
— Как же он от него ушел, а все хвалит?
— Ушел, а хвалит, — скаля зубы и блестя глазами, проговорил Хан-Магома.
— Что же, и считаешь его святым? — спросил Лорис-Меликов.
— Кабы не был святой, народ бы не слушал его, — быстро проговорил Гамзало.
— Святой был не Шамиль, а Мансур: #c_8, — сказал Хан-Магома. — Это был настоящий святой. Когда он был имамом, весь народ был другой. Он ездил по аулам, и народ выходил к нему, целовал полы его черкески и каялся в грехах, и клялся не делать дурного. Старики говорили: тогда все люди жили, как святые, — не курили, не пили, не пропускали молитвы, обиды прощали друг другу, даже кровь прощали. Тогда деньги и вещи, как находили, привязывали на шесты и ставили на дорогах. Тогда и бог давал успеха народу во всем, а не так, как теперь, — говорил Хан-Магома.
— И теперь в горах не пьют и не курят, — сказал Гамзало.
— Ламорой твой Шамиль, — сказал Хан-Магома, подмигивая Лорис-Меликову.
«Ламорой» было презрительное название горцев.
— Ламорой — горец. В горах-то и живут орлы, — отвечал Гамзало.
— А молодчина! Ловко срезал, — оскаливая зубы, заговорил Хан-Магома, радуясь на ловкий ответ своего противника.
Увидав серебряную папиросочницу в руке Лорис-Меликова, он попросил себе покурить. И когда Лорис-Меликов сказал, что им ведь запрещено курить, он подмигнул одним глазом, мотнув головой на спальню Хаджи-Мурата, И сказал, что можно, пока не видят. И тотчас же стал курить, не затягиваясь и неловко складывая свои красные губы, когда выпускал дым.
— Нехорошо это, — строго сказал Гамзало и вышел из комнаты. Хан-Магома подмигнул и на него и, покуривая, стал расспрашивать Лорис-Меликова, где лучше купить шелковый бешмет и папаху белую.
— Что же, у тебя разве так денег много?
— Есть, достанет, — подмигивая, отвечал Хан-Магома.
— Ты спроси у него, откуда у него деньги, — сказал Элдар, поворачивая свою красивую улыбающуюся голову к Лорису.
— А выиграл, — быстро заговорил Хан-Магома, он рассказал, как он вчера, гуляя по Тифлису, набрел на кучку людей, русских денщиков и армян, игравших в орлянку. Кон был большой: три золотых и серебра много. Хан-Магома тотчас же понял, в чем игра, и, позванивая медными, которые были у него в кармане, вошел в круг и сказал, что держит на все.
— Как же на все? Разве у тебя было? — спросил Лорис-Меликов.
— У меня всего было двенадцать копеек, — оскаливая зубы, сказал Хан-Магома.
— Ну, а если бы проиграл?
— А вот.
И Хан-Магома указал на пистолет.
— Что же, отдал бы?
— Зачем отдавать? Убежал бы, а кто бы задержал, убил бы. И готово.
— Что же, и выиграл?
— Айя, собрал все и ушел.
