Максим Горький. Детство. Страница 022
Дядя Михаил особенно восхищался: пружинисто прыгал вокруг воза, принюхиваясь ко всему носом дятла, вкусно чмокая губами, сладко жмуря беспокойные глаза, сухой, похожий на отца, но выше его ростом и чёрный, как головня. Спрятав озябшие руки в рукава, он расспрашивал Цыганка:
- Тебе отец сколько дал?
- Пять целковых.
- А тут на пятнадцать. А сколько ты потратил?
- Четыре с гривной.
- Стало быть, девять гривен в кармане. Видал, Яков, как деньги ростят?
Дядя Яков, стоя на морозе в одной рубахе, тихонько посмеивался, моргая в синее холодное небо.
- Ты нам, Ванька, по косушке поставь, - лениво говорит он.
Бабушка распягала коня.
- Что, дитятко? Что, котёнок? Пошалить охота? Не, побалуй, богова забава! Огромный Шарап, взмахивая густою гривой, цапал её белыми зубами за плечо, срывал шёлковую головку с волос, заглядывал в лицо её весёлым глазом и, встряхивая иней с ресниц, тихонько ржал.
- Хлебца просишь?
Она совала в зубы ему большую краюху, круто посоленную, мешком подставляла передник под морду и смотрела задумчиво, как он ест.
Цыганок, играючи тоже, как молодой конь, подскочил к ней.
- Уж так, бабаня, хорош мерин, так умён...
- Поди прочь, не верти хвостом! - крикнула бабушка, притопнув ногою. Знаешь, что не люблю я тебя в этот день.
Она объяснила мне, что Цыганок не столько покупает на базаре, сколько ворует.
- Даст ему дед пятишницу, он на три рубля купит, а на десять украдёт, - невесело говорила она. - Любит воровать, баловник! Раз попробовал - ладно вышло, а дома посмеялись, похвалили за удачу, он и взял воровство в обычай. А дедушка смолоду бедности=горя досыта отведал - под старость жаден стал, ему деньги дороже детей кровных, он рад даровщине! А Михайло с Яковом...
Махнув рукой, она замолчала на минуту, потом, глядя в открытую табакерку, прибавила ворчливо:
- Тут, Лёня, дела-кружева, а плела их слепая баба, где уж нам узор разобрать! Вот поймают Иванку на воровстве - забьют до смерти...
И ещё, помолчав, она тихонько сказала:
- Эхе-хе! Правил у нас много, а правды нет...
На другой день я стал просить Цыганка, чтоб он не воровал больше.
- А то тебя будут бить до смерти...
- Не достигнут, - вывернусь: я ловкий, конь резвый! - сказал он, усмехаясь, но тотчас грустно нахмурился. - Ведь я знаю: воровать нехорошо и опасно. Это я так себе, от скуки. И денег я не коплю, дядья твои за неделю-то всё у меня выманят. Мне не жаль, берите! Я сыт. Он вдруг взял меня на руки, потряс тихонько.
- Лёгкий ты, тонкий, а кости крепкие, силач будешь. Ты знаешь что: учись на гитаре играть, проси дядю Якова, ей-богу! Мал ты ещё, вот незадача! Мал ты, а сердитый. Дедушку-то не любишь?
- Не знаю.
- А я всех Кашириных, кроме бабани, не люблю, пускай их демон любит!
- А меня?
- Ты - не Каширин, ты - Пешков, другая кровь, другое племя...
И вдруг, стиснув меня крепко, он почти застонал:
- Эх, кабы голос мне певучий, ух ты, господи! Вот ожёг бы я народ... Иди, брат, работать надо...