Свадьба была тихая; придя из церкви, невесело пили чай, мать сейчас же переоделась и ушла к себе в спальню укладывать сундуки, вотчим сел рядом со мною и сказал:
- Я обещал подарить тебе краски, да здесь в городе нет хороших, а свои я не могу отдать, уж я пришлю тебе краски из Москвы...
- А что я буду делать с ними?
- Ты не любишь рисовать?
- Я не умею.
- Ну, я тебе другое что-нибудь пришлю.
Подошла мать.
- Мы ведь скоро вернёмся; вот отец сдаст экзамен, кончит учиться, мы и назад...
Было приятно, что они разговаривают со мною, как со взрослым, по как-то странно было слышать, что человек с бородой всё ещё учится, Я спросил:
- Ты чему учишься?
- Межевому делу...
Мне было лень спросить - что это за дело? Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла ночь. Дед стоял, прижавшись спиной к печи, и смотрел в окно прищурясь; зелёная старуха помогала матери укладываться, ворчала, охала, а бабушку, с полудня пьяную, стыда за неё ради, спровадили на чердак и заперли там.
Мать уехала рано утром на другой день; она обняла меня на прощание, легко приподняв с земли, заглянула в глаза мне какими-то незнакомыми глазами и сказала, целуя:
- Ну, прощай...
- Скажи ему, чтобы слушался меня,- угрюмо проговорил дед, глядя в небо, ещё розовое.
- Слушайся дедушку,- сказала мать, перекрестив меня. Я ждал, что она скажет что-то другое, и рассердился на деда,- это он помешал ей.
Вот они сели в пролётку, мать долго и сердито отцепляла подол платья, зацепившийся за что-то.
- Помоги, али не видишь? - сказал мне дед; я не помог, туго связанный тоскою.
Максимов терпеливо уставлял в пролётке свои длинные ноги в узких синих брюках, бабушка совала в руки ему какие-то узлы, он складывал их на колени себе, поддерживал подбородком и пугливо морщил бледное лицо, растягивая:
- До-остаточно-о...
На другую пролётку уселась зелёная старуха со старшим сыном, офицером,- она сидела, как написанная, а он чесал себе бороду ручкой сабли и позёвывал.
- Значит - вы на войну пойдёте? - спрашивал дед.
- Обязательно!
- Дело доброе. Турок надо бить...
Поехали. Мать несколько раз обернулась, взмахивая платком, бабушка, опираясь рукою о стену дома, тоже трясла в воздухе рукою, обливаясь слезами, дед тоже выдавливал пальцами слёзы из глаз и ворчал отрывисто:
- Не будет... добра тут... не будет.
Я сидел на тумбе, глядя, как подпрыгивают пролётки,- вот они повернули за угол, и в груди что-то захлопнулось, закрылось.
Было рано, окна домов ещё прикрыты ставнями, улица пустынна - никогда я не видал её такой мёртво пустой. Вдали назойливо играл пастух.
- Пойдем чай пить,- сказал дед, взяв меня за плечо.- Видно - судьба тебе со мной жить; так и станешь ты об меня чиркать, как спичка о кирпич!
