Дмитрий Лихачев "Земля родная". Страница 172
Только в третий раз, когда прислал к ней Петр сказать: "Уже бо хощу преставитися и не жду тебе", Феврония дошила лик святого, оставив незаконченным ризы, воткнула иглу в воздух, обернула ее нитью, которой вышивала, послала сказать Петру, что готова, и, помолясь, умерла. Этот жест порядливой и степенной женщины, обматывающей нитью иглу, чтобы работу можно было продолжить, великолепен. Деталь эта показывает изумительное душевное спокойствие Февронии, с которым она решается на смерть с любимым ею человеком. Автор многое сказал о ней только одним этим жестом. Но надо знать еще красоту древнерусского шитья XV в., чтобы оценить это место повести в полной мере. Шитье XV в. свидетельствует о таком вкусе древнерусских вышивальщиц, о таком чувстве цвета, что переход от него к самому важному моменту в жизни человека не кажется неестественным.
Женщина занимала в древнерусском обществе положение только в соответствии с положением своего отца или мужа. Ее так обычно и называли: "Глебовна" или "Ярославна" (о дочери), "Андреева" или "Святополча" (о жене). Поэтому женщина была менее "официальна", ее изображение меньше подчинялось литературному этикету. И древняя русская1 литература знает удивительные по своей человечности образы тихих и мудрых женщин. Помимо девы Февронии из "Повести о Петре и Февронии", можно было бы упомянуть Улиянию из "Повести о Улиянии Осоргиной", Ксению из "Повести о тверском Отроче монастыре".
Не случайно эта "релистичность до реализма" дает себя знать в мировом изобразительном искусстве прежде всего там, где выступает на первый план личность человека, – в портрете: античная скульптура, фаюмский портрет, римская портретная скульптура, портреты Веласкеса или Рембрандта, Репина или Серова.
Реалистические элементы древнерусской литературы также чаще всего встречаются в портретном повествовании: в "Повести о Петре и Февронии", в "Повести о Улиянии Осоргиной", в "Повести о Савве Грудцыне", в "Житии протопопа Аввакума" и в "Повести о Горе-Злочастии".
Когда, в "Повести о Горе-Злочастии", доведенный до последней ступени падения и оставленный всеми, задумал молодец покончить с собой, внезапно пришла ему в голову мысль, подсказанная Горем-Злочастием: "Когда у меня нет ничево, и тужить мне не о чем!" Запел молодец веселую напевочку, и тотчас же появились у него друзья, выручившие его из беды. Мысль автора – в том, что человек, лишенный всего, тем самым свободен и счастлив: "А в горе жить – некручинну быть". Человеческая личность ценна сама по себе. Эта мысль еще робко пробивается в литературе, но уже знаменует собой новый подход к явлениям.
Литература, которая создала одну из величественнейших систем, систему пышную и церемониальную, пришла к признанию ценности человеческой личности самой по себе, вне этой системы: обездоленного человека, человека в гуньке кабацкой и лапоточ-ках, без денег, без положения в обществе, без друзей, находящегося во власти пороков. Автор сочувствует человеку даже тогда, когда он пропил с себя все, бредет неизвестно куда.
Женщина занимала в древнерусском обществе положение только в соответствии с положением своего отца или мужа. Ее так обычно и называли: "Глебовна" или "Ярославна" (о дочери), "Андреева" или "Святополча" (о жене). Поэтому женщина была менее "официальна", ее изображение меньше подчинялось литературному этикету. И древняя русская1 литература знает удивительные по своей человечности образы тихих и мудрых женщин. Помимо девы Февронии из "Повести о Петре и Февронии", можно было бы упомянуть Улиянию из "Повести о Улиянии Осоргиной", Ксению из "Повести о тверском Отроче монастыре".
Не случайно эта "релистичность до реализма" дает себя знать в мировом изобразительном искусстве прежде всего там, где выступает на первый план личность человека, – в портрете: античная скульптура, фаюмский портрет, римская портретная скульптура, портреты Веласкеса или Рембрандта, Репина или Серова.
Реалистические элементы древнерусской литературы также чаще всего встречаются в портретном повествовании: в "Повести о Петре и Февронии", в "Повести о Улиянии Осоргиной", в "Повести о Савве Грудцыне", в "Житии протопопа Аввакума" и в "Повести о Горе-Злочастии".
Когда, в "Повести о Горе-Злочастии", доведенный до последней ступени падения и оставленный всеми, задумал молодец покончить с собой, внезапно пришла ему в голову мысль, подсказанная Горем-Злочастием: "Когда у меня нет ничево, и тужить мне не о чем!" Запел молодец веселую напевочку, и тотчас же появились у него друзья, выручившие его из беды. Мысль автора – в том, что человек, лишенный всего, тем самым свободен и счастлив: "А в горе жить – некручинну быть". Человеческая личность ценна сама по себе. Эта мысль еще робко пробивается в литературе, но уже знаменует собой новый подход к явлениям.
Литература, которая создала одну из величественнейших систем, систему пышную и церемониальную, пришла к признанию ценности человеческой личности самой по себе, вне этой системы: обездоленного человека, человека в гуньке кабацкой и лапоточ-ках, без денег, без положения в обществе, без друзей, находящегося во власти пороков. Автор сочувствует человеку даже тогда, когда он пропил с себя все, бредет неизвестно куда.