Ох, и трудно же мне было удержаться от смеха, когда старый мой хозяин проходил так близко от меня; он-то думал, что Гурт пасёт его свиней за много миль отсюда, среди кустов и болот Ротервуда! Если меня узнают…
– Ну, довольно об этом, – прервал его рыцарь. – Ты знаешь, что я обещал тебе.
– Не в этом дело! – сказал Гурт. – Я никогда не предам друга из страха перед наказанием. Шкура у меня толстая, выдержит и розги и скрёбки не хуже любого борова из моего стада.
– Поверь, я вознагражу тебя за те опасности, которым ты подвергаешься из любви ко мне, Гурт, – сказал рыцарь. – А пока что возьми, пожалуйста, десять золотых монет.
– Я теперь богаче, – сказал Гурт, пряча деньги в сумку, – чем любой раб или свинопас во все времена.
– А вот этот мешок с золотом, – продолжал его хозяин, – снеси в Ашби. Разыщи там Исаака из Йорка. Пускай он из этих денег возьмёт себе то, что следует за коня и доспехи, которые он достал мне в долг.
– Нет, клянусь святым Дунстаном, этого я не сделаю! – воскликнул Гурт.
– Как не сделаешь плут? – спросил рыцарь. – Как же ты смеешь не исполнять моих приказаний?
– Всегда исполняю, коли то, что вы приказываете, честно, и разумно, и по-христиански, – отвечал Гурт. – А это что ж такое! Чтобы еврей сам платил себе – нечестно, так как это всё равно, что надуть своего хозяина; да и неразумно, ибо это значит остаться в дураках; да и не по-христиански, так как это значит ограбить единоверца, чтобы обогатить еретика.
– По крайней мере уплати ему как следует, упрямец! – сказал рыцарь Лишённый Наследства.
– Вот это я исполню, – ответил Гурт, сунув мешок под плащ. Но, выходя из шатра, он проворчал себе под нос:
– Не будь я Гурт, коли не заставлю Исаака согласиться на половину той суммы, которую он запросит!
С этими словами он ушёл, предоставив рыцарю Лишённому Наследства углубиться в размышления о своих личных делах. По многим причинам, которых мы пока не можем разъяснить читателю, эти размышления были самого тяжёлого и печального свойства.
Теперь мы должны перенестись мысленно в селение возле Ашби, или, скорее, в усадьбу, стоявшую в его окрестностях и принадлежавшую богатому еврею, у которого поселился на это время Исаак со своей дочерью и прислугой. Известно, что евреи оказывали широкое гостеприимство своим единоверцам и, напротив, сухо и неохотно принимали тех, кого считали язычниками; впрочем, те и не заслуживали лучшего приёма, так как сами притесняли евреев.
В небольшой, но роскошно убранной в восточном вкусе комнате Ревекка сидела на вышитых подушках, нагромождённых на низком помосте, устроенном у стен комнаты в замену стульев и скамеек. Она с тревогой и дочерней нежностью следила за движениями своего отца, который взволнованно шагал взад и вперёд. По временам он всплёскивал руками и возводил глаза к потолку, как человек, удручённый великим горем.
– О Иаков, – восклицал он, – о вы, праведные праотцы всех двенадцати колен нашего племени! Я ли не выполнял всех заветов и малейших правил Моисеева закона, за что же на меня такая жестокая напасть? Пятьдесят цехинов сразу вырваны у меня когтями тирана!
