Аркадий Аверченко. Пропавшая калоша Доббльса

   Мы сидели в своей уютной квартирке на Бэкер-стрит в то время, когда за окном шел дождь и выла буря. (Удивительно: когда я что-нибудь рассказываю о Холмсе, обязательно мне без бури и дождя не обойтись…)
   Итак, по обыкновению, выла буря, Холмс, по обыкновению, молча курил, а я, по обыкновению, ожидал своей очереди чему-нибудь удивиться.
   – Ватсон, я вижу – у тебя флюс. Я удивился:
   – Откуда вы это узнали?
   – Нужно быть пошлым дураком, чтобы не заметить этого! Ведь вспухшая щека у тебя подвязана платком.
   – Поразительно!! Этакая наблюдательность. Холмс взял кочергу и завязал ее своими жилистыми руками на шее в кокетливый бант. Потом вынул скрипку и сыграл вальс Шопена, ноктюрн Нострадамуса и полонез Васко-де-Гама.
   Когда он заканчивал 39-ю симфонию Юлия Генриха Циммермана, в комнату с треском ввалился неизвестный человек в плаще, забрызганный грязью.
   – Г. Холмс! Я Джон Бенгам… Ради Бога помогите! У меня украли… украли… Ах! страшно даже вымолвить…
   Слезы затуманили его глаза.
   – Я знаю, – хладнокровно сказал Холмс. – У вас украли фамильные драгоценности.
   Бенгам вытер рукавом слезы и с нескрываемым удивлением взглянул на Шерлока.
   – Как вы сказали? Фамильные… что? У меня украли мои стихи.
   – Я так и думал! Расскажите обстоятельства дела.
   – Какие там обстоятельства! Просто я шел по Трафальгар-скверу и, значит, нес их, стихи-то, под мышкой, а он выхвати да бежать! Я за ним, а калоша и соскочи у него. Вор-то убежал, а калоша – вот.
   Холмс взял протянутую калошу, осмотрел ее, понюхал, полизал языком и наконец, откусивши кусок, с трудом разжевал его и проглотил.
   – Теперь я понимаю! – радостно сказал он. Мы вперили в него взоры, полные ожидания.
   – Я понимаю… Ясно, что эта калоша – резиновая! Изумленные, мы вскочили с кресел.
   Я уже немного привык к этим блестящим выводам, которым Холмс скромно не придавал значения, но на гостя такое проникновение в суть вещей страшно подействовало.
   – Господи помилуй! Это колдовство какое-то! По уходе Бенгама мы помолчали.
   – Знаешь, кто это был? – спросил Холмс. – Это мужчина, он говорит по-английски, живет в настоящее время в Лондоне. Занимается поэзией.
   Я всплеснул руками:
   – Холмс! Вы сущий дьявол. Откуда же вы все это знаете?
   Холмс презрительно усмехнулся.
   – Я знаю еще больше. Я могу утверждать, что вор – несомненно, мужчина!
   – Да какая же сорока принесла вам это на хвосте?
   – Ты обратил внимание, что калоша мужская? Ясно, что женщины таких калош носить не могут!
   Я был подавлен логикой своего знаменитого друга и ходил весь день как дурак.
   Двое суток Холмс сидел на диване, курил трубку и играл на скрипке.
   Подобно Богу, он сидел в облаках дыма и исполнял свои лучшие мелодии.
   Кончивши элегию Ньютона, он перешел на рапсодию Микель-Анджело и на половине этой прелестной безделушки английского композитора обратился ко мне:
   – Ну, Ватсон – собирайся! Я таки нащупал нить этого загадочного преступления.
   Мы оделись и вышли.
   Зная, что Холмса расспрашивать бесполезно, я обратил внимание на дом, к которому мы подходили. Это была редакция «Таймса».
   Мы прошли прямо к редактору.
   – Сэр, – сказал Холмс, уверенно сжимая тонкие губы. – Если человек, обутый в одну калошу, принесет вам стихи – задержите его и сообщите мне.
   Я всплеснул руками:
   – Боги! Как это просто… и гениально.
   После «Таймса» мы зашли в редакцию «Дэли-Нью», «Пель-Мель» и еще в несколько. Все получили предупреждение.
   Затем мы стали выжидать.
   Все время стояла хорошая погода, и к нам никто не являлся. Но однажды, когда выла буря и бушевал дождь, кто-то с треском ввалился в комнату забрызганный грязью.
   – Холмс, – сказал неизвестный грубым голосом. – Я – Доббльс. Если вы найдете мою пропавшую на Трафальгар-сквере калошу – я вас озолочу. Кстати, отыщите также хозяина этих дрянных стишонок. Из-за чтения этой белиберды я потерял способность пить свою вечернюю порцию виски.
   – Ну, мы эти штуки знаем, любезный, – пробормотал Холмс, стараясь свалить негодяя на пол.
   Но Доббльс прыгнул к дверям и, бросивши в лицо Шерлока рукопись, как метеор скатился с лестницы и исчез. Другую калошу мы нашли после в передней.
   Я мог бы рассказать еще о судьбе поэта Бенгама, его стихов и пары калош, но так как здесь замешаны коронованные особы, то это не представляется удобным.
   Кроме этого преступления, Холмс открыл и другие, может быть, более интересные, но я рассказал о пропавшей калоше Доббльса как о деле, наиболее типичном для Шерлока.