Даже кормление для младенца не что иное, как игра. Чем старше становился ребенок, тем больше появлялось у него осознанных игр и тем быстрее раздваивалась его жизнь. Взросление можно назвать исчезновением неосознанной игры. Личность больше всего и формируется, по-видимому, на гребне этой раздвоенности: период вполне трагический[110]. Впрочем, какой период в человеческой жизни не трагический? Эту неизбывную трагичность, связанную, помимо всего, и с бесконечностью жизни, не скрывали даже колыбельные песни: — Цыба-коза, Слезяные глаза, Где ты была? — Коней пасла. — А кони-ти где? — Николашка увел. — Николашка-то где? — В клетку ушел. — Клетка-та где? — Водой понялась. — Вода-та где? — Бычки выпили. — Бычки-ти где? — В горы ушли. Может быть, и самой поющей казалось, что всему этому конца нет и не будет. — Горы-ти где? — Черви выточили. — Черви-ти где? — Гуси выклевали. — Гуси-ти где? — В тростник ушли. — Тростник-от где? — Девки выкосили. — Девки-ти где? — По замужьям ушли. — Мужья-те где? — Все примерли[111]. Со страхом глядит ребенок на деда или бабку. И вдруг оказывается, что умерли, да не все, что остался еще Степка, который… Тут начинается новая песенка, новая игра, новое настроение. Но во младенчестве не очень-то засидишься. Когда жизненные обязанности начинают вытеснять во времени игру и фантазию, человек с душевным талантом не преминет внести творческое начало и в исполнение этих обязанностей. И тогда жизненные обязанности становятся не раздражающей обузой, а эстетической необходимостью.
СЕРЕБРО И ЗОЛОТО ДЕТСТВА В детстве невыразимо хочется играть. Ребенок, не испытывающий этого влечения, вряд ли нормальный ребенок. Играть хочется всем детям. Иное дело: на игру, как в юности на любовь, способны отнюдь не все, но играть-то хочется всем… Дети увечные или слишком стеснительные не могли участвовать в любой игре, на этот случай народ создал десятки щадящих игр, в которых наравне со здоровыми и нормальными могли играть убогие дети. Вот одна из таких простейших старинных игр. Попросив у бабки платочек, кто-то из детей наряжается старушкой, берет палочку и, сгорбившись, топает по дороге. Все бегут за «старушкой», наперебой спрашивают: — Старушка, старушка, куда пошла? — В монастырь. — Возьми меня с собой. «Старушка» разрешает на одном щепетильном условии. Все чинно идут «в монастырь», но паломники начинают пукать ртом, и «старушка» вдруг обнаруживает необыкновенную резвость. Все с визгом и смехом разбегаются от нее в стороны. Ради такого восторженного момента наряжают другую «старушку», игра повторяется. Другая игра — в «ворона». Какой-нибудь малыш сидит и копает ямку, в ямке камушки. Вокруг него ходят играющие, приговаривают: «Кокон-Коконаевич, Ворон-Воронаевич, долгий нос. Бог на помочь!» «Ворон» молчит, как будто не слышит. — Чего, Ворон, делаешь? — кричат ему на ухо. — Ямку копаю, — отзывается наконец Ворон. — На что тебе ямка? — Камушки класть. — На что камушки? — А твоих деток бить. — Чем тебе мои детки досадили? — Лук да картошку в огороде погубили. — А высок ли был огород? Ворон-Воронаевич бросает вверх горсть камушков. Все разбегаются и кричат: «Высоко, высоко, нам и не перескочить». Старинная игра в «уточку» также очень проста, но самые маленькие дети очень ее любили, как и Ворона-Воронаевича.