Гюстав Флобер. Воспитание чувств. Страница 038
– Да! – сказал Сенекаль. – Я восхищаюсь им как предтечей французской революции.
– Ах! Революция! Где там искусство! Никогда не было более жалкой эпохи!
– Более великой, сударь!
Пеллерен скрестил руки и взглянул на него в упор:
– Из вас, по-моему, вышел бы отличный солдат национальной гвардии!
Противник, привыкший к спорам, отвечал:
– Я в ней не состою и ненавижу ее так же, как вы. Но подобными принципами развращают массы! Это, впрочем, и входит в расчеты правительства; оно не было бы так сильно, если бы его не поддерживала целая свора.
Художник встал на защиту торговца, ибо мнения Сенекаля выводили его из себя. Он даже решился утверждать, что у Жака Арну поистине золотое сердце, что он предан своим друзьям, нежно любит жену.
– О! О! Если бы ему предложить хорошую сумму, он не отказался бы сделать из нее натурщицу.
Фредерик побледнел:
– Наверно, он вас очень обидел, сударь?
– Меня? Нет! Я видел его один лишь раз, в кафе, с приятелем. Вот и все.
Сенекаль говорил правду. Но рекламы «Художественной промышленности» изо дня в день раздражали его. Арну был в его глазах представителем среды, которую он считал губительной для демократии. Суровый республиканец, он во всяком проявлении изящества подозревал испорченность, сам же был лишен всяких потребностей и отличался непоколебимой честностью.
Разговор уже не клеился. Художник вскоре вспомнил о назначенной встрече, репетитор – о своих учениках; когда они ушли, Делорье, после долгого молчания, стал задавать разные вопросы об Арну.
– Со временем представишь меня, не правда ли, старина?
– Конечно, – сказал Фредерик.
Потом они стали думать, как им устроиться. Делорье без труда получил место второго клерка у адвоката, записался на юридический факультет, купил необходимые книги, и жизнь, о которой они так мечтали, началась.
Она была прекрасна благодаря очарованию молодости. Делорье не заговаривал о денежных делах, и Фредерик о них не говорил. Он производил все расходы, убирал в шкафу, занимался хозяйством; но если надо было отчитать привратника, за это брался клерк, продолжая и теперь, как в коллеже, играть роль покровителя и старшего.
Целый день они не виделись и встречались только вечером. Каждый садился на свое место у камина и принимался за работу. Но вскоре они ее бросали. И не было конца излияниям, приступам беспричинной веселости, а порою случались и ссоры – из-за накоптившей лампы или затерянной книги, минутные вспышки гнева, разрешавшиеся смехом.
Дверь в дровяной чулан оставалась открыта, так что и лежа в постелях они еще могли болтать.
Утром они без сюртуков расхаживали по балкону; вставало солнце, над рекой зыблился легкий туман, с цветочного рынка, который был поблизости, долетали визгливые крики, а дымок от их трубок клубился в чистом воздухе, освежавшем их заспанные глаза; вдыхая его, они чувствовали веяние необъятных надежд, разлитых всюду.