Гюстав Флобер. Воспитание чувств. Страница 219
Вот какие они все, республиканцы! Республика – и двадцать пять процентов! Да, уж есть чем хвастаться!
Фредерик ушел. Глупость этой женщины, вдруг прорвавшаяся наружу и сказавшаяся в такой грубой форме, внушала ему омерзение. Он почувствовал, что снова стал немного патриотом.
Досада Розанетты все возрастала. М-ль Ватназ раздражала ее своей восторженностью. Веря в свое особое призвание, она со страстью разглагольствовала, поучала, а так как в подобных вещах она была сильнее своей подруги, то донимала ее доказательствами.
Однажды она явилась в полном негодовании, оттого что Юссонэ позволил себе нашалить в женском клубе. Розанетта одобрила такое поведение, объявила даже, что сама оденется мужчиной, «пойдет, скажет им всю правду и отхлещет их». Как раз в эту минуту вошел Фредерик.
– Ведь ты пойдешь со мной?
И, несмотря на его присутствие, они поругались – буржуазная дама и женщина-философ.
Женщины, по мнению Розанетты, созданы для любви и для того, чтобы воспитывать детей, хозяйничать.
М-ль Ватназ считала, что женщина должна играть роль в государстве. В былые времена и галльские женщины занимались законодательством и англо-саксонские; у гуронов они – участницы совета. Просвещение – дело общее. Все женщины должны содействовать ему; эгоизм, наконец, должен смениться братством, а индивидуализм – ассоциацией, раздробленность земель – общественной их обработкой.
– Ну вот! Ты теперь и в обработке полей знаешь толк!
– Отчего бы и нет? К тому же дело идет обо всем человечестве, о его будущности.
– Заботилась бы лучше о своей!
– Это уж мое дело!
Ссора разгоралась. Фредерик вмешался. Ватназ горячилась и даже стала защищать коммунизм.
– Что за вздор! – сказала Розанетта. – Разве это может когда-нибудь сбыться?
Ватназ привела в доказательство ессеев, моравских братьев, парагвайских иезуитов, семейство Пенгонов в Оверни, близ Тьера; а так как она сильно жестикулировала, то цепочка от ее часов запуталась в связке брелоков и зацепилась за маленького золотого барашка.
Вдруг Розанетта страшно побледнела.
М-ль Ватназ продолжала отцеплять брелок.
– Можешь не трудиться, – сказала Розанетта, – теперь я знаю твои политические убеждения.
– Что? – спросила Ватназ, зардевшись, точно невинная девушка.
– О, ты меня понимаешь!
Фредерик не понимал. Очевидно, между ними встало нечто более серьезное и более интимное, чем социализм.
– А если бы и так! – возразила Ватназ, бесстрашно выпрямившись. – Это я заняла, моя милая. Долг платежом красен!
– Еще бы, я от своих долгов не отказываюсь! Из-за какой-то тысячи франков – стоит того! Я по крайней мере только занимаю, я никого не обкрадываю!
М-ль Ватназ пыталась засмеяться.
– О, я готова руку положить в огонь!
– Берегись! Рука у тебя сухая, может и загореться.
Фредерик ушел. Глупость этой женщины, вдруг прорвавшаяся наружу и сказавшаяся в такой грубой форме, внушала ему омерзение. Он почувствовал, что снова стал немного патриотом.
Досада Розанетты все возрастала. М-ль Ватназ раздражала ее своей восторженностью. Веря в свое особое призвание, она со страстью разглагольствовала, поучала, а так как в подобных вещах она была сильнее своей подруги, то донимала ее доказательствами.
Однажды она явилась в полном негодовании, оттого что Юссонэ позволил себе нашалить в женском клубе. Розанетта одобрила такое поведение, объявила даже, что сама оденется мужчиной, «пойдет, скажет им всю правду и отхлещет их». Как раз в эту минуту вошел Фредерик.
– Ведь ты пойдешь со мной?
И, несмотря на его присутствие, они поругались – буржуазная дама и женщина-философ.
Женщины, по мнению Розанетты, созданы для любви и для того, чтобы воспитывать детей, хозяйничать.
М-ль Ватназ считала, что женщина должна играть роль в государстве. В былые времена и галльские женщины занимались законодательством и англо-саксонские; у гуронов они – участницы совета. Просвещение – дело общее. Все женщины должны содействовать ему; эгоизм, наконец, должен смениться братством, а индивидуализм – ассоциацией, раздробленность земель – общественной их обработкой.
– Ну вот! Ты теперь и в обработке полей знаешь толк!
– Отчего бы и нет? К тому же дело идет обо всем человечестве, о его будущности.
– Заботилась бы лучше о своей!
– Это уж мое дело!
Ссора разгоралась. Фредерик вмешался. Ватназ горячилась и даже стала защищать коммунизм.
– Что за вздор! – сказала Розанетта. – Разве это может когда-нибудь сбыться?
Ватназ привела в доказательство ессеев, моравских братьев, парагвайских иезуитов, семейство Пенгонов в Оверни, близ Тьера; а так как она сильно жестикулировала, то цепочка от ее часов запуталась в связке брелоков и зацепилась за маленького золотого барашка.
Вдруг Розанетта страшно побледнела.
М-ль Ватназ продолжала отцеплять брелок.
– Можешь не трудиться, – сказала Розанетта, – теперь я знаю твои политические убеждения.
– Что? – спросила Ватназ, зардевшись, точно невинная девушка.
– О, ты меня понимаешь!
Фредерик не понимал. Очевидно, между ними встало нечто более серьезное и более интимное, чем социализм.
– А если бы и так! – возразила Ватназ, бесстрашно выпрямившись. – Это я заняла, моя милая. Долг платежом красен!
– Еще бы, я от своих долгов не отказываюсь! Из-за какой-то тысячи франков – стоит того! Я по крайней мере только занимаю, я никого не обкрадываю!
М-ль Ватназ пыталась засмеяться.
– О, я готова руку положить в огонь!
– Берегись! Рука у тебя сухая, может и загореться.