– Как это нехорошо с вашей стороны, – прошептал Фредерик.
Она смеялась.
– Дорогая, это ведь первая милость, о которой я вас прошу.
– А знаете что? Ведь вы будете очень нелюбезным мужем.
Кто-то набавил цену; она подняла руку:
– Девятьсот!
– Девятьсот! – повторил мэтр Бертельмо.
– Девятьсот десять… пятнадцать… двадцать… тридцать, – взвизгивал аукционист, взглядом окидывая присутствующих и покачивая головой.
– Теперь говорите, что моя жена благоразумна, – сказал Фредерик.
Он медленно повел ее к выходу.
Оценщик продолжал:
– Ну, что же, ну как же, господа? Девятьсот тридцать! Кто покупает за девятьсот тридцать?
Г-жа Дамбрёз, успевшая дойти до двери, остановилась и громко сказала:
– Тысяча франков!
Публика встрепенулась, наступило молчание.
– Тысяча франков, господа, тысяча франков! Больше нет желающих? Наверно? Тысяча франков! За вами!
Молоточек из слоновой кости опустился.
Она передала свою карточку, ей принесли шкатулку. Она сунула ее в муфту.
У Фредерика на сердце похолодело.
Г-жа Дамбрёз все время держала его под руку и решилась посмотреть ему в лицо только на улице, где ее ждала карета.
Она кинулась в экипаж, точно вор, спасающийся бегством, и, уже усевшись, обернулась к Фредерику. Он стоял со шляпой в руке.
– Вы не поедете?
– Нет, сударыня!
И, холодно поклонившись, он захлопнул дверцу; потом велел кучеру трогать.
В первый миг он ощутил радость, почувствовав себя снова свободным. Он был горд, что отомстил за г-жу Арну, ради нее пожертвовав богатством; потом он стал удивляться своему поступку, и бесконечная усталость овладела им.
На другое утро слуга сообщил ему новости: было объявлено военное положение, законодательное собрание распущено, часть народных представителей находилась в тюрьме Мазас. К общественным делам Фредерик остался равнодушен, настолько он был поглощен своими собственными.
Он написал поставщикам, отменил заказы, сделанные в связи с предстоявшей женитьбой, которая теперь представлялась ему не вполне благовидной сделкой. Г-жа Дамбрёз внушала ему отвращение, ибо из-за нее он чуть было не совершил подлость. Он забыл о Капитанше, даже не беспокоился о г-же Арну и был занят мыслью только о себе, о себе одном, блуждая среди обломков своих мечтаний, больной, измученный, павший духом. И, возненавидев полную фальши среду, где он так много выстрадал, Фредерик стал мечтать о зеленой траве, о тишине провинции, о дремотной жизни под сенью родного крова, среди бесхитростных сердец. Наконец в среду вечером он вышел из дому.
Народ толпился на бульваре, собираясь в кучки. Время от времени проходил патруль и рассеивал их; но они тотчас же возникали снова. Говорили без всякого стеснения, войска провожали насмешками и руганью, но и только.
– Как! Драться разве не будут? – спросил Фредерик одного из рабочих.