— Помилуйте, не только одеваться, ко можете совершать при мне все, что угодно вашему превосходительству, — сказал Чичиков.
Генерал стал умываться, брызгаясь и фыркая, как утка. Вода с мылом летела во все стороны.
— Как бишь? — сказал он, вытирая со всех сторон свою толстую шею, — полюби нас беленькими?..
— Черненькими, ваше превосходительство.
— Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. Очень, очень хорошо!
Чичиков был в духе необыкновенном; он чувствовал какое-то вдохновенье.
— Ваше превосходительство! — сказал он.
— Что? — сказал генерал.
— Есть еще одна история.
— Какая?
— История тоже смешная, но мне-то от ней не смешно. Даже так, что если ваше превосходительство…
— Как так?
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон:
«Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
— Какой дурак!
— Справедливо изволили заметить, ваше превосходительство. Но представьте же теперь мое положение… — Тут Чичиков, понизивши голос, стал говорить как бы по секрету: — У него в доме, ваше превосходительство, есть ключница, а у ключницы дети. Того и смотри, все перейдет им.
— Выжил глупый старик из ума, и больше ничего, — сказал генерал. — Только я не вижу, чем тут я могу пособить.
— Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревижские сказки не поданы, у помещиков больших имений наберется немало, наряду с душами живыми, отбывших и умерших… Так, если, например, ваше превосходительство передадите мне их в таком виде, как бы они были живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он, как ни вертись, а наследство бы мне отдал.
Тут генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек: как был, так и повалился он в кресла; голову забросил назад и чуть не захлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камердинер. Дочь прибежала в испуге.
— Папа, что с тобой случилось?
— Ничего, мой друг. Ха, ха, ха! Ступай к себе, мы сейчас явимся обедать. Ха, ха, ха!
И несколько раз задохнувшись, вырывался с новою силою генеральский хохот, раздаваясь от передней до последней комнаты в высоких, звонких генеральских покоях.
Чичиков с беспокойством ожидал конца этому необыкновенному смеху.
— Ну, брат, извини: тебя сам черт угораздил на такую штуку. Ха, ха, ха! Попотчевать старика, подсунуть ему мертвых! Ха, ха, ха, ха! Дядя-то, дядя! В каких дураках дядя! Ха, ха, ха, ха!
Положение Чичикова было конфузное: тут же стоял камердинер, разинувши рот и выпуча глаза.
— Ваше превосходительство, ведь смех этот выдумали слезы, — сказал он.
— Извини, брат! Ну, уморил. Да я бы пятьсот тысяч дал за то только, чтобы посмотреть на твоего дядю в то время, как ты поднесешь ему купчую на мертвые души. Да что, он слишком стар! Сколько ему лет?
— Восемьдесят лет, ваше превосходительство. Но это келейное, я бы… чтобы… — Чичиков посмотрел значительно в лицо генерала и в то же время искоса на камердинера.
— Поди вон, братец. Придешь после, — сказал генерал камердинеру. Усач удалился.
— Да, ваше превосходительство… Это, ваше превосходительство, дело такое, что я бы хотел его подержать в секрете…
— Разумеется, я это очень понимаю. Экой дурак старик! Ведь придет же в восемьдесят лет этакая дурь в голову! Да что, он с виду как? бодр? держится еще на ногах?
— Держится, но с трудом.
— Экой дурак! И зубы есть?
— Два зуба всего, ваше превосходительство.
— Экой осел! Ты, братец, не сердись… а ведь он осел…
