Максим Горький. Мои университеты. Страница 37
Расплёвывая во все стороны кровавые шматки изгнивших лёгких, Яков крепко и страстно доказывал:
- Первое: создан я вовсе не "по образу и подобию божию", - я ничего не знаю, ничего не могу и, притом, не добрый человек, нет, не добрый! Второе: бог не знает, как мне трудно, или знает, да не в силе помочь, или может помочь, да - не хочет. Третье: бог не всезнающий, не всемогущий, не милостив, а - проще - нет его! Это - выдумано, всё выдумано, вся жизнь выдумана, однако - меня не обманешь!
Рубцов изумился до немоты, потом посерел от злости и стал дико ругаться, но Яков торжественным языком цитат из библии обезоружил его, заставил умолкнуть и вдумчиво съёжиться.
Говоря, Шапошников становился почти страшен. Лицо у него было смуглое, тонкое, волосы курчавые и чёрные, как у цыгана, из-за синеватых губ сверкали волчьи зубы. Тёмные глаза его неподвижно упирались прямо в лицо противника, и трудно было выдержать этот тяжёлый, сгибающий взгляд - он напоминал мне глаза больного манией величия.
Идя со мною от Якова, Рубцов говорил угрюмо:
- Против бога предо мной не выступали. Этого я никогда не слыхал. Всякое слышал, а такого - нет. Конечно, человек этот не жилец на земле. Ну, - жалко! Раскалился добела... Интересно, брат, очень интересно.
Он быстро и дружески сошёлся с Яковом и весь как-то закипел, заволновался, то и дело отирая пальцами больные глаза.
- Та-ак, - ухмыляясь, говорил он, - бога, значит, в отставку? Хм! Насчёт царя у меня, шпигорь ты мой, свои слова: мне царь не помеха. Не в царях дело - в хозяевах. Я с каким хошь царём помирюсь, хошь с Иван Грозным: на, сиди, царствуй, коли любо, только - дай ты мне управу на хозяина, - во-от! Дашь - золотыми цепями к престолу прикую, молиться буду на тебя...
Прочитав "Царь-Голод", он сказал:
- Всё - обыкновенно правильно!
Впервые видя литографированную брошюру, он спрашивал меня:
- Кто это тебе написал? Чётко пишет. Ты скажи ему - спасибо*.
---------------* Спасибо, Алексей Николаевич Бах! (Прим. автора.)
Рубцов обладал ненасытной жадностью знать. С величайшим напряжением внимания он слушал сокрушительные богохульства Шапошникова, часами слушал мои рассказы о книгах и радостно хохотал, закинув голову, выгибая кадык, восхищаясь:
- Ловкая штучка умишко человечий, ой, ловкая!
Сам он читал с трудом, - мешали больные глаза, но он тоже много знал и нередко удивлял меня этим:
- Есть у немцев плотник необыкновенного ума, - его сам король на советы приглашает.
Из расспросов моих выяснилось, что речь идёт о Бебеле.
- Как вы это знаете?
- Знаю, - кратко отвечал он, почёсывая мизинцем шишковатый череп свой.
Шапошникова не занимала тяжкая сумятица жизни, он был весь поглощён уничтожением бога, осмеянием духовенства, особенно ненавидя монахов.
Однажды Рубцов миролюбиво спросил его:
- Что ты, Яков, всё только против бога кричишь?
Он завыл ещё более озлобленно:
- А что ещё мешает мне, ну? Я почти два десятка лет веровал, в страхе жил пред ним. Терпел. Спорить - нельзя. Установлено сверху. Жил связан. Вчитался в библию - вижу: выдумано! Выдумано, Никита!
- Первое: создан я вовсе не "по образу и подобию божию", - я ничего не знаю, ничего не могу и, притом, не добрый человек, нет, не добрый! Второе: бог не знает, как мне трудно, или знает, да не в силе помочь, или может помочь, да - не хочет. Третье: бог не всезнающий, не всемогущий, не милостив, а - проще - нет его! Это - выдумано, всё выдумано, вся жизнь выдумана, однако - меня не обманешь!
Рубцов изумился до немоты, потом посерел от злости и стал дико ругаться, но Яков торжественным языком цитат из библии обезоружил его, заставил умолкнуть и вдумчиво съёжиться.
Говоря, Шапошников становился почти страшен. Лицо у него было смуглое, тонкое, волосы курчавые и чёрные, как у цыгана, из-за синеватых губ сверкали волчьи зубы. Тёмные глаза его неподвижно упирались прямо в лицо противника, и трудно было выдержать этот тяжёлый, сгибающий взгляд - он напоминал мне глаза больного манией величия.
Идя со мною от Якова, Рубцов говорил угрюмо:
- Против бога предо мной не выступали. Этого я никогда не слыхал. Всякое слышал, а такого - нет. Конечно, человек этот не жилец на земле. Ну, - жалко! Раскалился добела... Интересно, брат, очень интересно.
Он быстро и дружески сошёлся с Яковом и весь как-то закипел, заволновался, то и дело отирая пальцами больные глаза.
- Та-ак, - ухмыляясь, говорил он, - бога, значит, в отставку? Хм! Насчёт царя у меня, шпигорь ты мой, свои слова: мне царь не помеха. Не в царях дело - в хозяевах. Я с каким хошь царём помирюсь, хошь с Иван Грозным: на, сиди, царствуй, коли любо, только - дай ты мне управу на хозяина, - во-от! Дашь - золотыми цепями к престолу прикую, молиться буду на тебя...
Прочитав "Царь-Голод", он сказал:
- Всё - обыкновенно правильно!
Впервые видя литографированную брошюру, он спрашивал меня:
- Кто это тебе написал? Чётко пишет. Ты скажи ему - спасибо*.
---------------* Спасибо, Алексей Николаевич Бах! (Прим. автора.)
Рубцов обладал ненасытной жадностью знать. С величайшим напряжением внимания он слушал сокрушительные богохульства Шапошникова, часами слушал мои рассказы о книгах и радостно хохотал, закинув голову, выгибая кадык, восхищаясь:
- Ловкая штучка умишко человечий, ой, ловкая!
Сам он читал с трудом, - мешали больные глаза, но он тоже много знал и нередко удивлял меня этим:
- Есть у немцев плотник необыкновенного ума, - его сам король на советы приглашает.
Из расспросов моих выяснилось, что речь идёт о Бебеле.
- Как вы это знаете?
- Знаю, - кратко отвечал он, почёсывая мизинцем шишковатый череп свой.
Шапошникова не занимала тяжкая сумятица жизни, он был весь поглощён уничтожением бога, осмеянием духовенства, особенно ненавидя монахов.
Однажды Рубцов миролюбиво спросил его:
- Что ты, Яков, всё только против бога кричишь?
Он завыл ещё более озлобленно:
- А что ещё мешает мне, ну? Я почти два десятка лет веровал, в страхе жил пред ним. Терпел. Спорить - нельзя. Установлено сверху. Жил связан. Вчитался в библию - вижу: выдумано! Выдумано, Никита!