- Смотри-ка, да тут зеркало! -вдруг воскликнула она.
И стала напевать, словно была одна в комнате, игривые куплеты и отрывки из водевилей; исполняемые ее гортанным, хриплым голосом, они звучали заунывно. Но за наглостью ощущались натянутость, беспокойство, робость. Бесстыдство порой скрывает стыд.
Трудно представить себе более грустное зрелище, чем эта резвившаяся и порхавшая по комнате девушка, которая своими движениями напоминала птицу, спугнутую дневным светом, или птицу с подбитым крылом. Чувствовалось, что при ином воспитании и иных условиях ее живая, непринужденная манера обращения не была бы лишена некоторой приятности н привлекательности. В мире животных существо, рожденное голубкой, никогда не превращается в орлана. Это можно наблюдать только среди людей.
Мариус, отдавшись своим мыслям, не мешал ей.
Она подошла к столу.
- Ах, книги! - сказала она.
В ее тусклых глазах блеснул огонек.
- Я тоже умею читать, - добавила она. И в тоне ее слышалась радость, что у нее тоже есть чем похвалиться, - стремление, не чуждое ни одному человеческому существу.
Она схватила со стола раскрытую книгу и довольно бегло прочла:
- "...Генерал Бодюэн получил приказ занять с пятью батальонами своей бригады замок Гугомон, расположенный на равнине Ватерлоо..."
Она остановилась.
- А, Ватерлоо! Это мне знакомо. Было такое сражение когда-то давно -давно. Отец в нем участвовал. Отец служил в императорской армии. Мы все отчаянные бонапартисты, знай наших! Ватерлоо - там дрались с англичанами.
Она положила книгу и, взяв перо, воскликнула:
- И писать я тоже умею!
Затем обмакнула перо в чернила и, обернувшись к Мариусу, спросила:
- Хотите посмотреть? Я напишу что-нибудь. - И прежде чем он успел ответить, она написала на лежавшем посреди стола чистом листе бумаги: "Легавые пришли".
- Ошибок нет, - бросив перо, заявила она. - Можете проверить. Нас с сестрой учили. Мы не всегда были такими, как сейчас. Нас не к тому готовили, чтобы...
Она умолкла, остановила угасший взгляд на Мариусе и, расхохотавшись, произнесла тоном, в котором слышалась заглушенная цинизмом скорби:
- Э -эх!
И тотчас принялась напевать на мотив веселой песенки:
Голодно, папаша,
В доме хлеба нету.
Холодно, мамаша,
Мы совсем раздеты.
Дрожи,
Нанетта,
Рыдай,
Жанетта!
Едва закончив куплет, она снова заговорила:
- Вы ходите когда-нибудь в театр, господин Мариус? А я хожу. У меня есть братишка, он дружит с актерами и, случается, приносит мне билеты. Только я не люблю мест на галерее, там тесно, неудобно. Туда ходит простая публика, а иной раз и такая, от которой плохо пахнет.
Затем она пристально, с каким-то странным выражением взглянула на Мариуса и сказала:
- А знаете, господин Мариус, вы красавчик!
И в ту же
