Странно! Она совсем обнищала, но похорошела, - прежде она казалась неспособной на такого рода перемену. Она прошла двойной путь: к свету и к нужде. Она была босая и в лохмотьях, как в тот день, когда столь решительно вошла в его комнату, только теперь ее лохмотья были на две месяца старше: дыры стали шире, рубище еще отвратительнее. У нее был все тот же хриплый голос, все тот же морщинистый, загорелый лоб, все тот же бойкий, блуждающий и неуверенный взгляд. На ее лице еще сильней чем прежде проступало то неопределенное испуганное и жалкое выражение, которое придает нищете знакомство с тюрьмой.
В волосах у нее запутались соломинки и сенинки, но по иной причине, чем у Офелии она не заразилась безумием от безумного Гамлета, а просто переночевала где-нибудь на сеновале.
И несмотря ни на что, она была хороша. О юность! Какая звезда сияет в тебе!
Она остановилась перед Мариусом, на бледном ее лице появился проблеск радости и некое подобие улыбки.
Некоторое время она молчала, словно не в силах была заговорить.
- Все-таки я вас нашла! - сказала опта наконец. - Папаша Мабеф правильно сказал про этот бульвар! Как я вас искала, если бы вы знали! Я была под арестом. Знаете? Две недели! Меня выпустили! Потому что никаких улик не было, да и к тому же по возрасту я не подхожу. Мне не хватает двух месяцев. Сколько я вас искала! Целых полтора месяца! Значит, теперь вы там не живете?
- Нет, -ответил Мариус.
- А! Понимаю. Из-за того дела? До чего неприятны эти полицейские налеты! Вы, значит, переехали? Послушайте! Почему у вас такая старая шляпа? Молодой человек, такой, как вы, должен хорошо одеваться. Знаете, господин Мариус, папаша Мабеф называет вас бароном Мариусом, а дальше - не помню как. Но ведь вы не барон? Бароны - они старые, они гуляют в Люксембургском саду, перед дворцом, где много солнышка, они читают Ежедневник, по су за номер. Мне один раз пришлось отнести письмо к такому вот барону. Ему было больше ста лет. Ну, скажите, где вы теперь живете?
Мариус не отвечал.
- Ах! - продолжала она, - у вас рубашка порвалась! Я вам зашью.
Она прибавила с печальным выражением лица:
- Вы как будто не рады меня видеть?
Мариус молчал; она тоже помолчала, потом вскрикнула:
- А все-таки, если я захочу, вы будете очень рады!
- Как? - спросил Мариус, Что вы хотите этим сказать?
- Прежде вы говорили мне "ты!" - заметила она.
- Ну хорошо, что же ты хочешь сказать?
Она закусила губу; казалось, она колеблется, словно борясь с собой. Наконец, по-видимому, решилась.
- Ну, все равно. Вы грустите, а я хочу, чтобы вы радовались. Обещайте только, что засмеетесь. Я хочу увидеть, как вы засмеетесь и скажете: "А, вот это хорошо!" Бедный господин Мариус! Помните, вы сказали, что дадите мне все, что я захочу...
- Да, да! Говори же!
Она посмотрела Мариусу прямо в глаза и сказала:
- Я знаю адрес.
Мариус побледнел. Вся кровь прихлынула ему к сердцу.
