- Ничего, - ответил Мариус с твердой и почти свирепой решимостью.
- Ничего? Стало быть, у вас на жизнь есть только те тысяча двести ливров, которые я вам даю?
Мариус ничего не ответил. Жильнорман продолжал:
- А, понимаю Значит, девушка богата?
- Не богаче меня.
- Что? Бесприданница?
- Да.
- Есть надежды на будущее?
- Не думаю.
- Совсем нищая. А кто такой ее отец?
- Не знаю.
- Как ее зовут?
- Мадмуазель Фошлеван.
- Фош .. как?
- Фошлеван.
- Пффф! - фыркнул старик.
- Сударь! - вскричал Мариус.
Жильнорман, не слушая его, продолжал тоном человека, разговаривающего с самим собой:
- Так. Двадцать один год, никакого состояния, тысяча двести ливров в год. Баронессе Понмерси придется самой ходить к зеленщице и покупать па два су петрушки.
- Сударь! - заговорил Мариус вне себя, видя, как исчезает его последняя надежда. - Умоляю вас, заклинаю вас во имя неба, я простираю к вам руки, сударь, я у ваших ног, позвольте мне на ней жениться!
Старик рассмеялся злобным, скрипучим смехом, прерываемым кашлем.
- Ха-ха-ха! Вы, верно, сказали себе: "Чем черт не шутит, пойду-ка я разыщу это старое чучело, этого набитого дурака! Какая досада, что мне еще не минуло двадцати пяти лет! Я бы ему показал мое полное к нему уважение! Обошелся бы тогда и без него! Ну да все равно, я ему скажу: "Старый осел! Счастье твое, что ты еще видишь меня, мне угодно жениться, мне угодно вступить в брак с мадмуазель - все равно какой, дочерью - все равно чьей, правда, у меня нет сапог, а у нее рубашки, сойдет и так, мне наплевать на мою карьеру, на мое будущее, на мою молодость, на мою жизнь, мне угодно навязать себе жену на шею и погрязнуть в нищете, вот о чем я мечтаю, а ты не чини препятствий!" И старое ископаемое не будет чинить препятствий. Валяй, мой милый, делай, как хочешь, вешай себе камень на шею, женись на своей Кашлеван, Пеклеван... Нет, сударь, никогда, никогда !
- Отец!
- Никогда!
По тону, каким было произнесено это "никогда", Мариус понял, что всякая надежда утрачена. Он медленно направился к выходу, понурив голову, пошатываясь, словно видел перед собой порог смерти, а не порог комнаты. Жильнорман провожал его взглядом, а когда дверь была уже открыта и Мариусу оставалось только выйти, он с той особенной живостью, какая свойственна вспыльчивым и избалованным старикам, подбежал к нему, схватил его за ворот, втащил обратно и втолкнул в кресло.
- Ну, рассказывай!
Этот переворот произвело одно лишь слово "отец", вырвавшееся у Мариуса.
Мариус растерянно взглянул на него. Подвижное лицо Жильнормана выражало грубое, не находившее себе выражения в слове добродушие. Предок уступил место деду.
