Собор Парижской Богоматери. Книга 10. Стр.14
Это слово произвело такое же действие, как сигнал садиться на коней, поданный полку во время привала: бродяги – мужчины, женщины, дети гурьбой повалили из таверны, грохоча оружием и старым железом.
Луну закрыло облако. Двор чудес погрузился в полный мрак. Нигде ни единого огонька. А между тем площадь далеко не была безлюдна. Там можно было разглядеть толпу мужчин и женщин, которые переговаривались тихими голосами. Слышно было, как они гудели, и видно было, как в темноте отсвечивало оружие Клопен взгромоздился на огромный камень.
– Стройся, Арго! – крикнул он. – Стройся, Египет! Стройся, Галилея!
В темноте началось движение. Несметная толпа вытягивалась в колонну. Спустя несколько минут король Алтынный вновь возвысил голос:
– Теперь молчать, пока будем идти по Парижу. Пароль. «Короткие клинки звенят!» Факелы зажигать лишь перед собором! Вперед!
Через десять минут всадники ночного дозора бежали в испуге перед длинной процессией каких-то черных молчаливых людей, направлявшихся к мосту Менял по извилистым улицам, прорезавшим во всех направлениях огромный рыночный квартал.
IV. Медвежья услуга
В эту ночь Квазимодо не спалось. Он только что в последний раз обошел собор. Запирая церковные врата, он не заметил, как мимо него прошел архидьякон, выразивший некоторое неудовольствие при виде того, как тщательно Квазимодо задвигал и замыкал огромные железные засовы, придававшие широким створам дверей прочность каменной стены. Клод казался более озабоченным, чем обычно. После ночного происшествия в келье он очень дурно обращался с Квазимодо, был груб с ним, даже бил его, но ничто не могло поколебать покорность, терпение и безропотную преданность звонаря. Без упрека, без жалобы сносил он от архидьякона все – угрозы, брань, побои. Он только с беспокойством глядел ему вслед, когда Клод поднимался на башню, но архидьякон и сам остерегался попадаться на глаза цыганке.
Итак, в эту ночь Квазимодо, скользнув взглядом по своим бедным заброшенным колоколам – по Жакелине, Марии, Тибо, – взобрался на вышку верхней башни и, поставив на крышу потайной, закрытый наглухо фонарь, принялся глядеть на Париж… Ночь, как мы уже сказали, была очень темная. Париж в те времена почти никак не освещался и являл глазу нагромождение черных массивов, пересекаемых белесоватыми излучинами Сены. Квазимодо не видел света нигде, кроме окна далекого здания, неясный и сумрачный профиль которого обрисовывался высоко над кровлями со стороны Сент-Антуанских ворот. Там, очевидно, тоже кто-то бодрствовал.
Окидывая внимательным взглядом туманный ночной горизонт. Квазимодо ощущал в душе необъяснимую тревогу. Уже несколько дней он был настороже. Он заметил, что вокруг собора непрерывно сновали люди зловещего вида, не спускавшие глаз с убежища девушки. И он подумал, не затевается ли заговор против несчастной затворницы. Он воображал, что народ ненавидел ее так же, как его, и что надо ожидать в ближайшее время каких-нибудь событий. Потому-то он и дежурил на своей звоннице, «мечтая в своей ментально», как говорит Рабле; неся сторожевую службу, как верный пес, он подозрительно посматривал то на Париж, то на келью.