Ильф И. и Петров Е. Двенадцать стульев. Страница 300
Его носоглотка и легкие работали идеально, исправно вдыхали и выдыхали воздух. Здоровенная рука свесилась к самому полу. Ипполит Матвеевич, ощущая секундные удары височного пульса, неторопливо подтянул правый рукав выше локтя, обмотал обнажившуюся руку вафельным полотенцем, отошел к двери, вынул из кармана бритву и, примерившись глазами к комнатным расстояниям, повернул выключатель. Свет погас, но комната оказалась слегка освещенной голубоватым аквариумным светом уличного фонаря.
– Тем лучше, – прошептал Ипполит Матвеевич.
Он приблизился к изголовью и, далеко отставив руку с бритвой, изо всей силы косо всадил все лезвие сразу в горло Остапа. Сейчас же выдернул бритву и отскочил к стене. Великий комбинатор издал звук, какой производит кухонная раковина, всасывающая остатки воды. Ипполиту Матвеевичу удалось не запачкаться в крови, которая полилась, как из лопнувшего пожарного шланга. Воробьянинов, вытирая пиджаком каменную стену, прокрался к голубой двери и на секунду снова посмотрел на Остапа. Тело его два раза выгнулось и завалилось к спинкам стульев. Уличный свет поплыл по большой черной луже, образовавшейся на полу.
«Что это за лужа? – подумал Ипполит Матвеевич. – Да, да, кровь… Товарищ Бендер скончался».
Воробьянинов размотал слегка измазанное полотенце, бросил его, потом осторожно положил бритву на пол и удалился, тихо прикрыв дверь.
Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил.
Очутившись на улице, Ипполит Матвеевич насупился и, бормоча: «Бриллианты все мои, а вовсе не шесть процентов», – пошел на Каланчевскую площадь.
У третьего окна от парадного подъезда железнодорожного клуба Ипполит Матвеевич остановился. Зеркальные окна нового здания жемчужно серели в свете подступавшего утра. В сыром воздухе звучали глуховатые голоса маневровых паровозов. Ипполит Матвеевич ловко вскарабкался на карниз, толкнул раму и бесшумно прыгнул в коридор.
Легко ориентируясь в серых предрассветных залах клуба, Ипполит Матвеевич проник в шахматный кабинет и, зацепив головой висевший на стенке портрет Эммануила Ласкера, подошел к стулу. Он не спешил. Спешить ему было некуда. За ним никто не гнался. Гроссмейстер О. Бендер спал вечным сном в розовом особняке на Сивцевом Вражке.
Ипполит Матвеевич сел на пол, обхватил стул жилистыми своими ногами и с хладнокровием дантиста стал выдергивать из стула медные гвоздики, не пропуская ни одного. На шестьдесят втором гвозде работа его кончилась. Английский ситец и рогожа свободно лежали на обивке стула. Стоило только поднять их, чтобы увидеть футляры, футлярчики и ящички, наполненные драгоценными камнями.
«Сейчас же на автомобиль, – подумал Ипполит Матвеевич, обучавшийся житейской мудрости в школе великого комбинатора, – на вокзал и на польскую границу. За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там…»
И, желая поскорее увидеть, что будет «там», Ипполит Матвеевич сдернул со стула ситец и рогожку.
– Тем лучше, – прошептал Ипполит Матвеевич.
Он приблизился к изголовью и, далеко отставив руку с бритвой, изо всей силы косо всадил все лезвие сразу в горло Остапа. Сейчас же выдернул бритву и отскочил к стене. Великий комбинатор издал звук, какой производит кухонная раковина, всасывающая остатки воды. Ипполиту Матвеевичу удалось не запачкаться в крови, которая полилась, как из лопнувшего пожарного шланга. Воробьянинов, вытирая пиджаком каменную стену, прокрался к голубой двери и на секунду снова посмотрел на Остапа. Тело его два раза выгнулось и завалилось к спинкам стульев. Уличный свет поплыл по большой черной луже, образовавшейся на полу.
«Что это за лужа? – подумал Ипполит Матвеевич. – Да, да, кровь… Товарищ Бендер скончался».
Воробьянинов размотал слегка измазанное полотенце, бросил его, потом осторожно положил бритву на пол и удалился, тихо прикрыв дверь.
Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил.
Очутившись на улице, Ипполит Матвеевич насупился и, бормоча: «Бриллианты все мои, а вовсе не шесть процентов», – пошел на Каланчевскую площадь.
У третьего окна от парадного подъезда железнодорожного клуба Ипполит Матвеевич остановился. Зеркальные окна нового здания жемчужно серели в свете подступавшего утра. В сыром воздухе звучали глуховатые голоса маневровых паровозов. Ипполит Матвеевич ловко вскарабкался на карниз, толкнул раму и бесшумно прыгнул в коридор.
Легко ориентируясь в серых предрассветных залах клуба, Ипполит Матвеевич проник в шахматный кабинет и, зацепив головой висевший на стенке портрет Эммануила Ласкера, подошел к стулу. Он не спешил. Спешить ему было некуда. За ним никто не гнался. Гроссмейстер О. Бендер спал вечным сном в розовом особняке на Сивцевом Вражке.
Ипполит Матвеевич сел на пол, обхватил стул жилистыми своими ногами и с хладнокровием дантиста стал выдергивать из стула медные гвоздики, не пропуская ни одного. На шестьдесят втором гвозде работа его кончилась. Английский ситец и рогожа свободно лежали на обивке стула. Стоило только поднять их, чтобы увидеть футляры, футлярчики и ящички, наполненные драгоценными камнями.
«Сейчас же на автомобиль, – подумал Ипполит Матвеевич, обучавшийся житейской мудрости в школе великого комбинатора, – на вокзал и на польскую границу. За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там…»
И, желая поскорее увидеть, что будет «там», Ипполит Матвеевич сдернул со стула ситец и рогожку.