Легенда об Уленшпигеле. Книга 1. стр.108
Тогда судья с важным и печальным видом объявил:
– Улики против вас велики, обвинение обоснованно, так что, если вы не сознаетесь, придется допросить вас с пристрастием.
– Пощадите вдову! – сказал Уленшпигель. – Рыбник скупил все наше добро.
– Дурачок! – молвила Сооткин. – Мужчине не вынести того, что вытерпит женщина.
Видя, что Уленшпигель от страха за нее стал бледен как смерть, она прибавила:
– У меня есть ненависть и стойкость.
– Пощадите вдову! – сказал Уленшпигель.
– Пытайте меня, а его не трогайте, – сказала Сооткин.
Судья спросил палача, запасся ли он всеми орудиями, с помощью коих узнается истина.
– Все под рукой, – отвечал палач.
Судьи, посовещавшись, решили, что для установления истины надобно начать с матери.
– Нет такого бессердечного сына, который, видя, как мать страдает, не сознался бы в преступлении, чтобы избавить ее от мук, – заметил один из старшин. – И то же самое сделает для своего детища всякая мать, хотя бы у нее было сердце тигрицы.
Судья обратился к палачу:
– Посади женщину на стул и зажми ей руки и ноги в тиски.
Палач исполнил приказ.
– Не надо, не надо, господа судьи! – вскричал Уленшпигель. – Посадите меня вместо нее, сломайте мне пальцы на руках и ногах, а вдову пощадите!
– Рыбник! – напомнила ему Сооткин. – У меня есть ненависть и стойкость.
Уленшпигель стал еще бледнее, весь затрясся и от волнения не мог произнести ни слова.
Тиски представляли собой самшитовые палочки; палочки эти вставлялись между пальцев как можно плотней и были столь хитроумно соединены веревочками, что палач по воле судьи мог сдавить сразу все пальцы, сорвать мясо с костей, раздробить кости или же причинить своей жертве легкую боль.
Палач вложил руки и ноги Сооткин в тиски.
– Зажми! – приказал судья.
Палач стиснул изо всех сил.
Тогда судья, обратившись к Сооткин, сказал:
– Укажи место, где спрятаны деньги.
– Не знаю, – простонала она в ответ.
– Дави сильней, – приказал судья.
Чтобы помочь Сооткин, Уленшпигель пытался высвободить руки, связанные за спиной.
– Не давите, господа судьи! – умолял он. – Косточки у женщины тоненькие, хрупкие. Их птица клювом раздробит. Не давите! Я не с вами говорю, господин палач, – ваше дело подневольное. Я обращаюсь к вам, господа судьи: сжальтесь, не давите!
– Рыбник! – снова напомнила ему Сооткин.
И Уленшпигель смолк.
Однако, видя, что палач все сильнее сжимает тиски, он опять закричал:
– Сжальтесь, господа! Вы раздавите вдове пальцы, – как же она будет работать? Ой, ноги! Как же она будет ходить? Сжальтесь, господа!
– Не своей ты смертью умрешь, рыбник! – вскричала Сооткин.
А кости ее трещали, а кровь капала с ног на землю.
Уленшпигель все это видел и, дрожа от душевной боли и гнева, твердил:
– Ведь это женские косточки – не сломайте их, господа судьи!
– Рыбник! – стонала Сооткин.