Голос у нее был точно у призрака – сдавленный и глухой.
Уленшпигель дрожал и кричал:
– Господа судьи, у нее и руки и ноги в крови! Переломали кости вдове!
Лекарь дотронулся пальцем – Сооткин дико закричала.
– Признайся за нее, – сказал судья Уленшпигелю.
Но тут Сооткин посмотрела на сына широко раскрытыми, как у покойника, глазами. И понял Уленшпигель, что говорить нельзя, и, не сказав ни слова, заплакал.
Тогда судья сказал:
– Эта женщина твердостью духа не уступит мужчине, – посмотрим, как она будет себя вести, когда мы начнем пытать ее сына.
Сооткин не слышала слов судьи – от страшной боли она потеряла сознание.
Лекарь не пожалел уксуса и привел ее в чувство. Уленшпигеля раздели догола, и так он стоял нагой перед матерью. Палач сбрил ему волосы на голове и на теле и осмотрел, нет ли где какого подвоха. На спине у Уленшпигеля он обнаружил черное родимое пятно. Несколько раз он втыкал в это место длинную иглу, но так как оттуда потекла кровь, то он решил, что ничего колдовского пятно в себе не заключает. По приказу судьи Уленшпигель был привязан веревками за руки к блоку, подвешенному к потолку, так что палач по воле судей мог рывком поднимать и опускать свою жертву, что он и проделал с Уленшпигелем девять раз подряд, предварительно привязав к его ногам две гири весом в двадцать пять фунтов каждая. После девятого рывка на запястьях и лодыжках лопнула кожа, кости ног начали выходить из суставов.
– Сознавайся, – сказал судья.
– Не в чем, – отвечал Уленшпигель.
Сооткин смотрела на сына, но не имела сил ни кричать, ни просить. Она лишь вытянула руки и шевелила окровавленными пальцами, как бы моля избавить ее от этого ужасного зрелища.
Палач еще раз вздернул и опустил Уленшпигеля. Кожа на лодыжках и запястьях лопнула еще сильнее, кости ног еще дальше вышли из суставов, но он даже не вскрикнул.
Сооткин шевелила окровавленными руками и плакала.
– Скажи, где прячешь деньги, и мы тебя простим, – сказал судья.
– Пусть просит прощения рыбник, – отвечал Уленшпигель.
– Ты что же это, смеешься над судьями? – спросил один из старшин.
– Смеюсь? Что вы! Я только делаю вид, уверяю вас, – отвечал Уленшпигель.
По приказу судьи палач развел в жаровне огонь, а подручный зажег две свечи.
Сооткин, увидев эти приготовления, приподнялась, но не могла стать на свои израненные ноги и снова опустилась на стул.
– Уберите огонь! – закричала она. – Господа судьи, пожалейте бедного юношу! Уберите огонь!
– Рыбник! – заметив, что дух ее слабеет, напомнил Уленшпигель.
– Поднимите Уленшпигеля на локоть от пола, подставьте ему под ноги жаровню, а свечи держите под мышками, – приказал судья.
Палач так и сделал. Оставшиеся под мышками у Уленшпигеля волосы дымились и потрескивали.
Уленшпигель закричал, а мать, рыдая, молила:
– Уберите огонь!
– Скажи, где прячешь деньги, и ты будешь освобожден, – сказал судья и обратился к Сооткин: – Сознайся за него, мать!