В этих письмах мессир де Монтиньи писал:
«Король возмущен тем, что произошло в Нидерландах, и в урочный час он покарает зачинщиков».
Тут граф Эгмонт заметил, что его знобит, и попросил подбросить поленьев в камин.
Пока два сеньора толковали о письмах, была предпринята попытка затопить камин, но труба была так плотно забита, что огонь не разгорелся и в комнату повалил дым.
Затем граф Гоохстратен, кашляя, передал содержание перехваченных писем испанского посланника Алавы[165 - Алава, Франсес – посол Испании в Париже.] к правительнице:
– Посланник пишет, что в нидерландских событиях повинны трое, а именно – принц Оранский, граф Эгмонт и граф Горн. Однако ж, – замечает далее посланник, – налагать на них опалу до поры до времени не следует, – напротив того, должно дать им понять, что усмирением Нидерландов король всецело обязан им. Что же касается двух других, то есть Монтиньи и Бергена[166 - Берген, Жан де Глим, маркиз (1529—1567) – один из видных представителей оппозиционно настроенной высшей знати. Был отправлен вместе с Монтиньи в Испанию, где умер еще до ареста Монтиньи. Имения его были конфискованы Альбой.] , то они там, где им быть надлежит.
«Да уж, – подумал Уленшпигель, – по мне, лучше дымящий камин во Фландрии, нежели прохладная тюрьма в Испании: там на сырых стенах петли растут».
– Далее посланник сообщает, что король произнес в Мадриде такую речь: «Беспорядки, имевшие место в Нидерландах, подорвали устои нашей королевской власти, нанесли оскорбление святыням, и если мы не накажем бунтовщиков, то это будет соблазн для других подвластных нам стран. Мы положили самолично прибыть в Нидерланды и обратиться за содействием к папе и к императору[167 - ...обратиться за содействием к... императору. – Если при Карле V испанский трон и германский императорский престол объединились под одной короной, то после его отречения они были разделены между двумя ветвями Габсбургского дома. Императором в 1566 г. был племянник Карла V Максимилиан II.] . Под нынешним злом таится грядущее благо. Мы окончательно покорим Нидерланды и по своему усмотрению преобразуем их государственное устройство, вероисповедание и образ правления».
«Ах, король Филипп! – подумал Уленшпигель. – Если б я мог преобразовать тебя по-своему, то как бы славно преобразовались твои бока, руки и ноги под моей фламандской дубиной! Я бы прибил твою голову двумя гвоздями к спине и послушал, как бы ты в таком положении, окидывая взором кладбище, которое ты за собой оставляешь, запел на свой лад песенку о тиранических твоих преобразованиях».
Принесли вина. Гоохстратен встал и провозгласил:
– Пью за родину!
Все его поддержали. Он осушил кубок и, поставив его на стол, сказал:
– Для бельгийского дворянства настает решительный час. Надо условиться о том, как мы будем обороняться.
Он вопросительно посмотрел на Эгмонта, но граф не проронил ни звука.
Тогда заговорил Молчаливый:
– Мы устоим в том случае, если Эгмонт, который дважды, под Сен-Кантеном и Гравелином, повергал Францию в трепет, если Эгмонт, за которым фламандские солдаты пойдут в огонь и в воду, поможет нам и преградит путь испанцам в наши края.
– Я благоговею перед королем и далек от мысли, что он способен вынудить нас на бунт, – сказал Эгмонт. – Пусть бегут те, кто страшится его гнева. А я остаюсь – я не могу без него жить.
– Филипп умеет жестоко мстить, – заметил Молчаливый.
– Я ему доверяю, – объявил Эгмонт.
– И голову свою ему доверяете? – спросил Людвиг Нассауский.
– Да, – отвечал Эгмонт, – и голова, и тело, и мое верное сердце – все принадлежит ему.
– Я поступлю, как ты, мой досточтимый, – сказал Горн.
– Надо смотреть вперед и не ждать, – заметил Молчаливый.
Тут мессир Эгмонт вскипел.
– Я повесил в Граммоне двадцать два реформата[168 - Я повесил в Граммоне двадцать два реформата. – Речь идет о казни пленных иконоборцев из отряда, разгромленного секретарем Эгмонта.] – крикнул он. – Если реформаты прекратят свои проповеди, если святотатцы будут наказаны, король смилостивится.
– На это надежда плоха, – возразил Молчаливый.
– Вооружимся доверием! – молвил Эгмонт.
– Вооружимся доверием! – повторил за ним Горн.
– Мечами должно вооружаться, а не доверием, – вмешался Гоохстратен.
Тут Молчаливый направился к выходу.
– Прощайте, принц без земли! – сказал ему Эгмонт.
– Прощайте, граф без головы! – отвечал Молчаливый.
– Барана ждет мясник, а воина, спасающего родимый край, ожидает слава, – сказал Людвиг Нассауский.
– Не могу и не хочу, – объявил Эгмонт.
«Пусть же кровь невинных жертв падет на голову царедворца!» – подумал Уленшпигель.
Все разошлись.
Тут Уленшпигель вылез из трубы и поспешил с вестями к Праату.
– Эгмонт изменник, – сказал Праат. – Господь – с принцем Оранским.
А герцог Альба? Он уже в Брюсселе[169 - А герцог Альба? Он уже в Брюсселе. – Альба вступил в Брюссель со своим войском в августе 1567 г.] . Прощайтесь с нажитым добром, горожане!