Уленшпигель отдал самому старому свое opperstkleed и сказал:
– Пойдемте! Я отведу вас в Мезьер, но только прежде снимем все с солдат и уведем их коней.
После того как снятые с солдат куртки, штаны, сапоги, шапки и латы были распределены между самыми слабыми и больными, Уленшпигель сказал:
– Пойдемте лесом – там тише и теплей. Бежим, братья!
Вдруг один человек упал.
– Мне холодно и голодно, – сказал он, – я иду к Богу и буду свидетельствовать перед ним, что папа – антихрист.
И тут он испустил дух. Товарищи решили понести его тело, а затем похоронить по христианскому обряду.
На большой дороге им повстречался крестьянин в крытой повозке. Он сжалился над голыми людьми и посадил их к себе в повозку. Там они зарылись в сено и накрылись пустыми мешками. Им стало тепло, и они возблагодарили Бога. Уленшпигель ехал рядом одвуконь.
В Мезьере они остановились. Им дали вкусного супу, пива, хлеба и сыра, а старикам и женщинам еще и мяса. Их приютили, одели и снова вооружили на средства общины. И все благодарили и обнимали Уленшпигеля, а ему это было приятно, и он не противился.
Рейтарских коней он продал за сорок восемь флоринов и тридцать флоринов отдал французам.
Продолжая свой путь в одиночестве, он говорил себе: «Я иду мимо развалин, вижу кругом слезы и кровь – и ничего не нахожу. Видно, налгали мне бесы. Где Ламме? Где Неле? Где Семеро?»
А пепел Клааса по-прежнему бился о его грудь. И тут он услышал голос, тихий, как дуновение ветерка:
– Ищи в смерти, среди развалин, в слезах.
И он пошел дальше.
17
В марте Уленшпигель подошел к Намюру. И здесь он встретился с Ламме – тот, пристрастившись к маасской рыбке, главным образом к форели, нанял лодку и с дозволения общины занялся рыбной ловлей. Рыбникам он уплатил за это пятьдесят флоринов.
Пойманную рыбу он ел и продавал и благодаря этому прибавил в весе и поправил свои дела.
Увидев своего друга-приятеля, который бродил по берегу Мааса и не знал, на чем переправиться в город, Ламме обрадовался, направил лодку к берегу, вскарабкался по крутому склону и, отдуваясь, подошел к Уленшпигелю.
– Вот ты где, сын мой, сын мой во Христе! – заикаясь от радости, заговорил он. – Да, сын, ибо ковчег моей утробы вместит двоих таких, как ты. Куда ты путь держишь? К чему ты стремишься? Надеюсь, ты жив? Не видал ли ты моей жены? Я тебя попотчую маасской рыбкой – это лучшее, что есть в дольнем мире. Здесь умеют делать такие соусы, что не только пальчики, а и все руки, по самые плечи, оближешь. От порохового дыма ты похорошел, у тебя появилась гордая осанка. Так вот где ты, сын мой, друг мой Уленшпигель, веселый бродяга! – Затем он понизил голос до шепота: – Сколько ты испанцев убил? Ты не видел мою жену где-нибудь в повозке с ихними шлюхами? И вином маасским я тебя угощу – дивное средство от запора! Ты не ранен, сын мой? Поживи здесь со мной – сразу посвежеешь, наберешься сил, расправишь крылья, что твой орленок.