– Подними мне юбку с одного боку, а я с другого, и побежим, – предложила она.
– А зачем бежать? – спросил Уленшпигель.
– Я бегу из Мелестее, – отвечала она. – Сюда нагрянул профос Спелле с двумя сыщиками и поклялся, что перепорет всех гулящих девок, которые не захотят уплатить ему пять флоринов. Потому-то я и бегу, и ты тоже беги и в случае чего защити меня.
– Ламме! – крикнул Уленшпигель. – Спелле в Мелестее! Беги в Дестельберг, в «Звезду Волхвов»!
Ламме в ужасе вскочил и, поддерживая обеими руками живот, пустился бежать.
– А куда этот толстый заяц помчался? – спросила девица.
– В норку, где мы с ним должны свидеться, – отвечал Уленшпигель.
– Ну, бежим! – сказала девица и, точно горячая кобылка, топнула ножкой.
– По мне, лучше остаться добродетельным и не бежать, – сказал Уленшпигель.
– Это еще что? – спросила девица.
– Толстый заяц требует, чтобы я отказался от доброго вина, от пива и от нежного женского тела, – пояснил Уленшпигель.
Девица бросила на него косой взгляд.
– Ты запыхался, тебе надо передохнуть, – сказала она.
– Я не вижу той сени, под которой я мог бы отдохнуть, – возразил Уленшпигель.
– Покровом послужит тебе твоя добродетель, – молвила девица.
– Я бы предпочел твою юбку, – заметил Уленшпигель.
– Ты метишь в святые, а юбка моя недостойна прикрывать святых, – возразила девушка. – Пусти, я побегу одна!
– А разве ты не знаешь, что собака на четырех лапах бежит быстрее, нежели человек на двух? – спросил Уленшпигель. – Вот и мы с тобой на четырех лапах помчимся быстрее.
– Уж больно ты востер на язык – добродетельному человеку это не пристало.
– Востер, – согласился он.
– А вот мне так добродетель всегда казалась чем-то вялым, сонным, неповоротливым, хлипким, – сказала девица. – Это личина, прикрывающая недовольное выражение, это бархатный плащ, который накидывает на себя твердокаменная натура. Я же больше люблю таких мужчин, в груди у которых горит неугасимый светильник мужественности, влекущей к смелым подвигам и веселым приключениям.
– Такие речи вела прелестная дьяволица со всехвальным святым Антонием, – заметил Уленшпигель.
Шагах в двадцати виднелась придорожная таверна.
– Говорила ты складно, – молвил Уленшпигель, – а теперь надо изрядно выпить.
– У меня еще во рту не пересохло, – сказала девица.
Они вошли. На ларе дремал огромный жбан, за толстое свое брюхо именуемый «пузаном».
Уленшпигель обратился к baes’у:
– Ты видишь вот этот флорин?
– Вижу, – отвечал baes.
– Сколько же ты выдоишь из него патаров, чтобы наполнить dobbeleclauwaert’ом вон того пузана?
Baes ему на это сказал:
– Уплати negen mannekens (девять человечков), и мы будем с тобой в расчете.
– То есть шесть фландрских митов, – стало быть, два мита ты берешь с меня лишку, – заметил Уленшпигель. – Ну так и быть, наливай.